изменилась, став запредельно-агрессивной и требовательно-настойчивой – и тут началось совсем уж дикое смешение тел.
Люди срывали друг с друга одежду и принимались жадно совокупляться прямо на улице. Маски при этом, как ни странно, оставались на лицах. Тобин повертел головой – и довольно быстро обнаружил то, что искал, – своих, которые были без масок. В мерцающих лучах было хорошо видно, как Наоди с оголенным задом ползет куда-то по парапету сквозь десятки рук, сдирающих с нее остатки одежды. С другой стороны танцпола черной трафаретной тенью проступал силуэт Мяо, буквально слившегося губами с каким-то мужчиной.
К нему потянулись очередные женские руки. Внезапно Тобину стало как-то не по себе от того, что происходит. Нет, он, разумеется, был совсем не против секса как такового, если тот приносил радость и счастье. Но… На таких рычаще-надрывных обертонах и в таком странном масочном режиме, все это действительно напоминало скорее компульсивные подергивания животных в период течки – и никакого счастья не обещало даже гипотетически. Очевидно, сознание участников процесса едва мерцало, будучи притупленным жаждой удовольствий, а ведь эта волна захлестнула и его… Что-то обволакивающе-душное стало медленно перекручиваться и сжиматься внутри – и Тобину сделалось невыносимо; настолько, что он просто развернулся и побежал.
Он и сам не знал, куда бежит, просто стараясь выбраться из хаотичного месива тел, и в результате казавшегося бесконечным слалома сквозь толпу оказался наконец возле ворот – как выяснилось, совсем не тех, через которые входил. Тобин выскользнул за пределы городских стен, устремившись вверх по лесистому склону. Однако музыка не отпускала даже здесь: однообразный и чудовищный ритм давил, заставляя двигаться дальше, – и остановился он только на одиноком утесе над морем, тяжело дыша и бешено озираясь. Огни города остались далеко внизу. В лицо дул сильный ветер, принося с собой свежесть и почти полностью заглушая ритмичное «тынц-тынц», время от времени доносящееся с орибас-пати. Впереди же виднелось море, посеребренное лунной дорожкой. Сзади матово бледнела в свете луны статуя какого-то бога, запечатленного в стремительном разбеге – раскинувшего руки в стороны перед далеким прыжком в ночь с обрыва. Над головой мерцали удивительно яркие звезды. Тобин присел на пьедестал у ног статуи и погрузился в созерцание этой прекрасной картины, с радостью ощущая, как постепенно восстанавливается травмированный громкой музыкой слух и возвращается привычная тонкость восприятия.
То, что происходило внутри, лучше всего описывалось словом «трезвление». Вспоминая уроки Ва Ту, Тобин старался преодолеть действие вещества усилием воли, постепенно выплывая из полуживотной смутности в состояние относительно-стабильного самоконтроля.
– Добрый вечер, – донесся откуда-то сбоку негромкий мелодичный голос. – Я Теорэй,
