которая жила в тени своего отца Жерара. Известный скульптор, ныне он сожительствовал со своей ассистенткой Сандрин. Матильда ненавидела Сандрин за то, что та была на десять лет моложе ее. Матьё явно недолюбливал Филиппа, преуспевающего бизнесмена-программиста, с которым спала Матильда. Однако Матильде нравилась щедрость Филиппа, хотя его интеллект приводил ее в ужас («Человек никогда не читал Монтеня…»).
Фильм начинался с того, что Матьё и Матильда сидят на кухне, пьют кофе, курят и разговаривают. Следующая сцена разворачивалась уже с участием Сандрин, позирующей обнаженной для Жерара в его загородной мастерской под аккомпанемент музыки Баха. Наступил перерыв в сеансе. Девушка накидывает одежду. Они со скульптором пьют кофе, курят и разговаривают в его огромной кухне. Потом была сцена в баре дорогого отеля. Матильда встретилась с Филиппом. Они сидят на диване, пьют шампанское, курят и разговаривают…
И так бесконечно. Разговоры… Разговоры… И снова разговоры. Мои проблемы. Его проблемы. Твои проблемы. И кстати, la vie est inutile[7]. Примерно через час я потерпел поражение в борьбе с джет-лэгом и недосыпом. Иначе говоря, я просто вырубился. Когда очнулся, Матильда с Филиппом по-прежнему сидели в баре отеля, пили шампанское, курили и… Постойте, разве этой сцены не было? Я изо всех сил пытался держать глаза открытыми. Но безуспешно. А дальше…
Что за черт?
Снова мелькали уже знакомые начальные кадры – Матьё и Матильда сидят на кухне, пьют кофе, курят и разговаривают. И…
Я потер глаза, поднял руку, попытался вглядеться в циферблат наручных часов, но перед глазами все расплывалось. Постепенно сквозь мутную пелену проступили цифры: 4… 4… 3.
Четыре сорок три?
О боже, сколько же я проспал…
Во рту была пергаментная сухость, горчило. Сглотнув, я ощутил вкус желчи. Шея затекла так, что я не мог двинуть головой. Рубашка была мокрой от пота. Пот струился и по лицу. Я поднял руку и прижал пальцы ко лбу. Лоб полыхал. Тогда я попытался встать. Но мне это не удалось. Казалось, каждая клеточка тела отзывалась болью. Температура скакала – тропический жар сменялся околоарктическим ознобом. Когда я предпринял очередную попытку подняться, колени подкосились, но мне все-таки удалось сделать поступательное движение, которое помогло выбраться из прохода и кое-как доковылять до двери.
Туман перед глазами не рассеялся, даже когда я оказался в вестибюле. Смутно помню, как прошел мимо кассы, потом блуждал по каким-то коридорам, прежде чем отыскать лифт и в конце концов выгрузиться на улицу. Но мне совсем не хотелось оставаться на улице. Я рвался в métro. До сих пор не пойму, почему же я все-таки оказался наверху, вместо того чтобы спуститься под землю?
В нос мне ударил запах фастфуда. Промелькнула мысль: уж не занесло ли меня на Ближний Восток? Вскоре, однако, стало понятно, что я оказался в месте скопления дешевых забегаловок. В палатке прямо
Жизнь бесполезна.
