служит здесь, в Ленинграде.
– Так. Сестра, – когда же ты меня с ней познакомишь?
Кланялись знакомые. Останавливались. Вытяжки? – интересовались те. – Нет. – Развертывали и показывали. – Солдатские.
– А подошвы – не сносить.
III
Только что видел ее…
Шаньгин прошел мост. Поскрипывали сапоги. Махал руками и улыбался: выругала за книгу.
Рылся в памяти, – не задерживайте, если не хотите, чтобы оштрафовала!.. Серое платье. Глаза синие из-под густых ресниц: строгие и лукавые. Веснушки… Одевает перед зеркалом шляпку. Высокая, деловым голосом говорит: – До следующего раза. – До следующего. – Ключи передает библиотекарю. Куда-то спешит. – Куда.
Солнце не грело.
Гудели автомобили.
– Алименты да алименты, – обогнали матросы, – пристала – не отвертишься.
Дуло от реки. Стыли губы.
На углу встретился газетчик:
– Красный вечерний газета!.. – вытянул он, как петух шею. – Убийство жены мужа за алименты.
Над крышами висел дым.
Шаньгин прошел двор. Вбежал по заплеванной лестнице. И, открыв дверь, открыл рот: серое платье. Она. На кровати Голубенького. Его рука вокруг ее шеи. Вот куда спешила – сюда!
– Вера.
– Вера.
Он, закрыв дверь, скатился по лестнице. Остановился во дворе, – может, заметили. Не видел ни улиц, ни людей. Шел.
В университете долго сидел на скамейке.
Гудел коридор.
– …Сдал семь.
– …Рубль… А четвертак мало?
– …Чем красите волосы?
– …Интересный! – Очень. Капля воды Рудольф Валентино…
– …Борода?.. Загнал бритву…
– …На что? – на немецкий. Необходим язык. Вот и борода.
Висели плакаты. – Все в смычку. Литгруппа «Ледоход», – читает Стихийный.
– Голубенький, откуда он ее знает, – думал Шаньгин.
Если б не Голубенький!
– Вера. Верочка, – она, наверное, бы его полюбила…
Домой он вернулся как пьяный. Лег в постель.
– Сволочь, – подскочил к нему Голубенький. – Из-за тебя я пропускаю лекции. Спрашиваю, где таскал сапоги не в свое время?
С постели Шаньгин вскочил строгий. Началась ссора.
IV
Ссора переходила во вражду.
Утром – еще спит, укрывшись с головой, Голубенький – Шаньгин вставал, нагибался за сапогами.
– Бабник, – осматривал он подошву. – Все каблуки посбивал за бабами!
Надев сапоги, Шаньгин уходил. В комнате оставался кавардак: одежда Голубенького по стульям, крошки на столе.
Возвращался Шаньгин аккуратно в два часа дня. Дыша ртом, он сбрасывал сапоги. В носках – садился за химию.
Сапоги надевал Голубенький. Он замечал: подошва становилась тоньше, тоньше.
– Шаркун, – сдвигались брови
