долго я был один.
Интервью с Тицианой Адам
Сколько угодно можете включать магнитофон – я все равно не передумаю. Просто не хочу. Не хочу и всё. Вот помру – тогда пожалуйста… А пока я жива…
Вы в Бога верите? Я нет.
В интересах науки! Не смешите… Вам до них и дела нет. Докторская степень – вот что вам нужно… Чтобы все по плечу похлопывали, восхищались… Говорили: «Ну ты и пройда, это ж надо, что раскопал!» Книгу хотите из этого сварганить, чтобы фамилия ваша на обложке… Не его, а ваша! А вы потом книжку на полку поставите и всякий раз, проходя мимо… В интересах науки!
Дайте же мне огня, черт возьми!
Тогда зажигалку купите! Спишете потом по графе производственных расходов. На задабривание Тицианы Адам. Чтобы она предоставила вам дневники Вернера Вагенкнехта.
[Пауза.]
Но вы их не получите. Может, когда-нибудь я и дам вам страничку-другую прочесть. Но целиком – никогда. Даже не надейтесь.
Ради сохранения памяти о нем! Чем больше слов, тем меньше причиндал! Да за все эти годы ни одна собака… Я однажды в книжный зашла… Вообще-то, я отродясь туда не ходила. Времени нет читать, да и глаза… Да ладно, скажу как есть. Я ни одной книги Вернера не прочла. Я и книги – это вообще… Не срослось, как говорится… А уж как он хотел, чтобы я хотя бы одну… Но это оказалась такая толстенная хрень… Я наплела что-то, отговорилась. Сказала, мол, я же в тебя влюблена, не в твою писанину. Хотя тогда вообще еще… По-настоящему-то я его полюбила, когда он умер уже. Нет, раньше, конечно. А вот поняла только потом.
[Долгая пауза.]
О чем, бишь, я? Ну да, в книжный заглянула и спросила какую-нибудь книгу Вернера Вагенкнехта. Только посмотреть… Они даже фамилию такую не знали. Даже фамилию не слыхали! Так что кончайте тут насчет сохранения памяти распинаться. Никакую память никто не хранит. Никто. Кроме меня, разве что.
После войны я в Берлин поехала, квартирку свою разобрать хотела. Только разбирать оказалось нечего. Об этом соотечественнички ваши позаботились… Точнехонько сброшенной бомбой. Хрясть, и как корова языком… Вот тебе твоя полировка, вот тебе твое розовое дерево.
А у него наоборот. Дом уцелел. Квартире повезло больше, чем хозяину. Ну вот, я дверь отпираю, ключ-то у меня был еще, а там… Какие-то совсем чужие люди. Даже мебель еще его. Беженцы, голь перекатная, женщина с тремя [неразборчиво]. Такое уж время было. Другие-то его бумаги, да и книги все они давно на растопку… Но дневник свой он… Если бы молодчики из гестапо нашли, ему был бы каюк сразу. Но он все равно писал, не мог иначе. Каждый день. У него это как болезнь было.
В картофельном подвале. Там такая ниша была, раньше туда банки с огурцами ставили. Ну а когда подвал под бомбоубежище отвели, нишу эту мы замуровали. Правда, от прямого попадания эта туфта в полкирпича мигом бы… [Смеется.] Не по-настоящему замуровали, а так, для блезира, все ведь второпях делалось. Четыре кирпича только вынуть, а за ними…
Вот
