исчезнуть, наспех изобретая оправдание собственным обидчикам. Пусть лучше считают, словно она опять ничего не заметила, а иначе почему-то нестерпимо совестно.
Посвятить себя психиатрии Лиза решила уже давно, ориентируясь на авторитет отца, а проникнувшись скорбным духом детского отделения, где несчастные маленькие пациенты жили только ожиданием ее появления, утвердилась в своем выборе.
«Тут порядок нужен, а не Андерсен, а то потом разбушуются, аминазина не напасешься, – сетовали няньки. – А то, что же это, по головке гладит, из дому яблоки тащит, а они ей “мама, мама” и сопли прямо об халат. Ясно, что дети отказные, но чего нюни-то распускать. Правильно ей врачи песочат, что тут, мол, детская психиатрия, а не иностранная санатория. Своих надо рожать, а не с этими уродами молодость тратить. Не пойму я ее, чудная какая-то. Ну, ладно, хоть тишина … Сколько там изнаночных петель-то?»
А Лиза, фанатично возилась с каждым, пылко доказывая, что дети просто запущены, что если не любого, то хотя бы часть она отвоюет от психиатрии, дурманящего лечения и клейма на всю жизнь. Сколько он пробудет в отделении три месяца, полгода? Да за это время можно из интернатовского Маугли сделать среднего, обыкновенного мальчишку, а иначе, зачем вообще здесь находятся эти дети…
…На пятом курсе Лиза осиротела окончательно. Злополучный дефолт доконал немолодого уже профессора, который и в лучшие то времена не очень доверял банкам и страшно беспокоился за свои сбережения. Когда грянул кризис, Усольцев два дня просидел перед экраном старенького телевизора, а на утро уже не смог подняться. Лиза отвезла его в больницу и, в тот же день ее отца не стало. Вскрытие показало острое нарушение мозгового кровообращения.
В день похорон разыгралась страшная гроза. Казалось, что истосковавшееся по дождю небо, играет мощными упругими струями, швыряя их безо всякого порядка на крыши домов, тротуары, спины прохожих. Асфальтового цвета тучи исторгали из себя целые океаны воды, а тугой необузданный ветер выворачивал зонты и крушил ветки деревьев. Лизе же казалось, что не ненастье это, а последний гнев Дмитрия Платоновича. Гнев на то, что и гроб то нести некому, кроме «плебея» Миши Неделина, парочки родственников и кладбищенских ханыг. Гнев на кафедральных сотрудников, которые не захотели пачкать обувь на кладбище, а прислали лишь никчемный венок, гнев на дочь, что разменяла на похоронные пустяки неприкосновенную сумму…
Лиза плохо запомнила события того печального дня. Мокрая глина, собственный плач, поминки, на которых собрались в основном жители их панельной пятиэтажки – любители дармовой выпивки и присутствие Мишки – единственного товарища и бесценного друга, который после всей этой муки остался рядом, укутал ее в старенький плед и всю ночь просидел на кухне думая только одному ему ведомую думу…
После смерти отца в Лизиной жизни все пошло наперекосяк. Видимо образовалось
