взвешен в сознании, и, задокументированный, золотыми свитками, тончайшими скрижалями едва слышно шуршал под ногами. Здесь творилась истинная жизнь: здесь, в шелесте угрюмых мыслей созидалось высшей пробы, чистейшее счастье—и дыхание, приостановившись на коротком свободном вдохе, легко делало анкор…
Я плыву в вечной осени, счастливый в своём спокойствии и эхообразном одиночестве, что, отражаясь в белом небе, мгновенно захватывает пространство. Ещё одно прикосновение мысли к серым тучам—и их мягкость разорвётся в снег. Тоска медленно расплывается над городом и усредняется в общее уныние, сбитое комьями снега у чёрных обочин. Над городом довлеет печаль; слизкая, чёрная она запускает пальцы в улицы, подъезды, дверные и оконные щели, пронзает один за одним всё человечество, накалывает на длинные ногти души, словно виноград на шпажку, и пожирает без остатка.
Города заселены оболочками. От этого становится то дико, то дурно, то на языке появляется привычный вкус машинного кофе с пенкой. Когда их пустые грудные клетки соприкасаются, я слышу глухой звон резервуаров, в которых порой сердце плавает вместе с недавним супом, но в этом смысле большинство из них—вегетарианцы. Погрязшие в бессмысленных призывах, облепленные последними новостями, с однообразными наколками фраз на длинных языках, часто достигающих в длину более метра и волочащихся за обладателями, они лишь подчёркивают грандиозность мирового падения, отравляя планету одним своим присутствием. Не герои, но истинные персонажи наших времён, вездесущие, вечно калечащиеся и чрезмерно живучие, даже они исчезли в вечной осени—и легче стало моим плечам. Почти со скрипом впервые расправил я спину и постучал себя в грудь, пытаясь завести двигатель дыхательной системы—глухо, но не пусто! Я попытался вздохнуть—
что-то стянуло мне лёгкие, я попытался бежать—ноги чуть шевельнулись в густом вареве сонных мыслей, я рванул изо всех сил на автостраду—и, чуть вздрогнув, открыл глаза.
Надо мной темнели километры тоски, дна я не нащупывал даже самой смелой мыслью. Падение продолжалось; а может, это полет?.. Сон и океаническое давление снова сомкнули мне веки… Хотел ли я спать, устал ли на самом деле? – тишина в ответ…
Тоска ядовитой щёлочью разъедает сердце, пока из горла хлещет кислотная печаль. Метеоритный дождь угольками рассыпавшихся звёзд бьёт в лицо. Взрывы бессмысленных салютов отд(ст)аются внутри…
Я чувствую, как разлитое в воздухе едва тёплое молоко касается моих щёк, слышу, как скользят в нём неторопливые шины стайки автомобилей, вижу его тонкую плёнку на силуэтах дальних и ближних домов. Упоительной сладостью туманного субботнего утра оно просачивается в лёгкие и ранний вечер апреля, обволакивает разум, усыпляет внимание, заостряя его на покорных морозам бледно-зелёных почках и охладевшей печали клонящихся к земле чёрных ветвей.
В такт движению слабого ветра неслышно плещется пространство на дне потресканной
