ж вас папярэдзив, а вы… – насупился парень.
Вдруг один из бойцов выругался. Степан проследил за его взглядом, присмотрелся и похолодел – немцы вновь пошли в атаку. Но перед собой они гнали стариков, баб, детей…
Бойцы оторопели.
– Сволочи, – процедил потрясенный Воронин. – Вот сволочи!
Бабы брели, прижимая к себе детишек. Их толкали прикладами. Старики пытались прикрыть родных и сразу получали удары. С поля слышался плач.
Вдруг из глубин сознания всплыло такое, отчего Степан чуть не выронил винтовку. Перед глазами замелькали страшные видения – разрушенные бомбежками города, замерзшие трупы на улицах Ленинграда… сожженные деревни… Хатынь… Росица… Бабий Яр… простые названия, вдруг ставшие страшным напоминанием в будущем.
В будущем?
Степан удивленно огляделся. Все напряженно смотрели на поле, сжимая оружие.
«Твари! Их истреблять надо. Всех до единого! За все, что они натворили на нашей земле!» Это никто не сказал. Это подумал кто-то за него, и Степан был с ним согласен. Злость заполнила сержанта полностью, до скрипа зубов.
– Это что же творится, товарищи? – растерянно спросил один из бойцов. – Это же бабы! Дети! Старики! Как они могут так? Разве у них нет жен и детишек?
– Плевать им на нас! – ответил резко Якушев. – Нет у них никакой совести. Это все план «Ост». Уничтожение всех русских. Расстреляют, потравят газами, сожгут, потому что унтерменши мы. Нелюди, значит.
И замолчал, удивляясь сказанному. Память вдруг подсказала такое…
– Как это нелюди? – вскинулся лейтенант. – Ты чего несешь, сержант?
– То самое, командир, – процедил сержант не своим голосом. – Вон, туда посмотри… что они творят! Люди для немцев они сами, все остальные – недочеловеки.
– Сволочи! – выругался боец. – Подойдут наши, так ударим, что сразу поймут – кто здесь люди!
Якушев уже знал, что удара не будет, что Красная Армия нанесет свой сокрушающий удар нескоро. Долго еще до этого удара. Но он промолчал, сам потрясенный.
Плач и вой приближался. Немцы толкали перед собой заложников, стреляли из-за их спин и тут же прятались. Бойцы целились во врага, но стрелять опасались, не задеть бы баб да детей…
Один старик отмахнулся от солдата, и тот пристрелил его. Бабы взвыли громче. Кто-то кинулся назад, к лесу. Выстрелы… упал убитый старик… мальчишка… молодая женщина…
– Мамка! Мамка-а-а! – взвыл за спинами бойцов Андрей. – Мамку забили!
Парень вскочил и бросился вперед, но, не пробежав и десятка метров, вскинул нелепо руками и рухнул, обливаясь кровью.
– Су-у-уки-и-и-р-р-р-а-а-а-а!
И три десятка бойцов понеслись на врага.
В штыки.
«Там пулеметы!» – мелькнула чужая мысль и пропала в бурлящей ярости.
– Ыр-р-р-а-а-а! – рождающийся в груди рык драл глотку и глушил все вокруг, словно не тридцать разъяренных бойцов атакуют врага, а вся рота, батальон, полк!
