спрыгнула в яму, выпрямилась и сразу же заметила надпись. Косая вязь слов вилась по камню, будто грифелем на бумаге написанная – внятная, неторопливая, объясняющая. И это не чары, нет. Это записка. Снова подтверждающая то, что я увидела в колодце памяти.
– Ты зачем сюда полез-то? – я искоса глянула в нетерпеливо мнущегося Зима.
– Сам не знаю, – признался он. – Подсказало что-то.
Я медленно, оттягивая время, провела пальцем по словам, повторяя изгибы букв.
Шамир, возможно ли это?.. Что тебя слышит хладнокровный? Старая кровь-то в большинстве своём забыла, что с тобой надо общаться – и забыла, как надо общаться, а люди и подавно не знали. Они верят в тебя тихо и покорно, и на этом ваше «общение» заканчивается.
Но этот…
«…не привык быть один. Не могу быть один. Мне тошно в общине. И я ненавижу одиночество. Довольна?»
Нечаянное признание, вырванное у Зима в Ярмарочном, теперь объясняло ещё кое-что – очень, очень важное. Знающие всегда в дороге, всегда в работе – и всегда в одиночестве. Даже когда заканчивается сезонная сила. Потому что ни для кого из нас община не заменила утраченную семью и потерянных друзей. Потому что даже среди своих мы до жути одиноки.
И потому что мы и на пороге Гиблой тропы оставались всё теми же людьми, которые нуждаются в дружбе, в семье, в любви. Так я от тоски по дому начала разговаривать с Шамиром больше и чаще, чем обычно. И договорилась до того, что стала слышать его чаще, понимать глубже и чувствовать острее. И договорилась явно не я одна.
Шамир вдруг померещился снежной птицей – он сидел на карнизе, крошечный, невесомый, сияющий, склонив голову набок. И Зим добил меня внезапным:
– Ось, а кто это? Вот там, на карнизе? Откуда мы слезли?
Я повернулась и прямо сказала:
– Это Шамир.
Знающий проглотил своё извечное «что?!» и посмотрел на меня жалобно, как заблудившийся ребёнок, которому показывают верную дорогу домой, но он уже слишком устал, чтобы идти.
– Ничего, привыкнешь, – пообещала я. – Шамир решил, что ты ему нужен, так гордись этим. Но имей в виду, что работать на него придётся больше и без бутылки. И отказ он не примет.
Зим сглотнул, снова посмотрел на сияющую, дружелюбно распахнувшую крылья птицу и понятливо кивнул.
– Доконать тебя или пожалеть? – я отвернулась от надписи и с любопытством уставилась на своего новоявленного (надеюсь, лишь на время Забытых) спутника.
Знающий кашлянул и сипло спросил:
– А что здесь написано-то?
– Это старое наречие искр, – пояснила я. – Здесь говорится, что города над нами нет и никогда не было. Что морок этот сделан для отвода глаз. Его сила проводит незримую границу с запада на восток, чтобы дальше Сердца не прошмыгнул ни один Забытый или его приспешник. И если однажды город исчезнет, это будет означать лишь одно – кто-то из Забытых хотел прорвать границу и проникнуть дальше в Обжитые земли. И тогда то, что казалось
