к толпе совсем рядом с нами. Потом я увидел, как Томас Ризли наклонился и поманил его пальцем. Солдат побежал на помост под навесом, и я заметил, как Ризли сделал жест в сторону корзины с порохом. Молодой человек что-то ответил и вернулся на свое место, а Томас откинулся назад, как будто бы удовлетворенный.
– Что случилось? – спросил у солдата его товарищ.
– Милорд поинтересовался, сколько там пороху, – услышал я ответ. – Боялся, что когда он взорвется, то горящие хворостины полетят на помост. Я объяснил, что мешочки будут привязаны к шее, на достаточной высоте над хворостом.
Его приятель рассмеялся:
– Представляешь, в какой восторг пришли бы протестанты, если бы Гардинер и половина Тайного совета тоже сгорели? Джон Бойл мог бы написать про это пьесу.
Я ощутил на себе чей-то взгляд. Чуть слева от меня, между двумя молодыми джентльменами в ярких дорогих камзолах и украшенных жемчугом шапках, стоял юрист в черном одеянии. Он был совсем молодой, лет двадцати пяти, невысокий и худенький, с узким умным лицом, глазами навыкате и реденькой бородкой. Незнакомец пристально смотрел на меня, а поймав мой взгляд, отвел глаза.
Я повернулся к Коулсвину:
– Вы знаете этого парня, что стоит с двумя молодыми попугаями?
Филипп покачал головой:
– Пожалуй, видел его пару раз в судах, но лично незнаком. А почему вы спрашиваете?
– Да так, не важно.
По толпе пробежала очередная волна возбуждения, когда со стороны Литтл-Бритн-стрит появилась процессия. Новая партия солдат окружала троих мужчин в длинных белых рубахах: одного молодого и двоих средних лет. У всех были застывшие лица с дикими, испуганными глазами. А за ними двое солдат несли стул с привлекательной светловолосой молодой женщиной лет двадцати пяти. Стул покачивался, и она вцепилась в его края, а лицо ее дергалось от боли. Это и была Энн Аскью, которая бросила в Линкольншире мужа и отправилась в Лондон проповедовать. Эта женщина утверждала, что Святое причастие – не более чем кусок хлеба, который заплесневеет, как и любой другой, если оставить его в коробке.
– Я и не знал, что она так молода, – прошептал Коулсвин.
Несколько констеблей подбежали к горе хвороста и сложили из вязанок кучу высотой примерно около фута. Затем все мы увидели, как туда повели троих мужчин. Ветки трещали под ногами констеблей, когда они привязывали двоих приговоренных – спина к спине – к одному столбу, а третьего к другому. Послышалось звяканье цепей, когда ими закрепляли руки и ноги несчастных. Потом к третьему столбу поднесли Энн Аскью. Солдаты поставили стул, и констебли приковали ее цепями за шею и талию.
– Значит, это правда, – сказал Коулсвин. – Бедняжку пытали в Тауэре. Видите, она даже не может сама стоять.
– Но зачем пытать того, кто уже приговорен к смерти? – вырвалось у меня.
– Одному Богу известно.
Солдат вынул из корзины четыре коричневых
