я и переспросил. Ты зови меня… – и Пилот шепнул мальчику на ушко свое имя. – Ладно?
– Ладно.
– А про маму расскажешь?
– Она красивая и… страшная.
Пилот еле сдержался, чтобы не переспросить: какая? Но понял, что еще один прокол, и Венька с глухим дядькой говорить не станет.
– Почему – страшная?
– Меня однажды током ударило. Всего перетрясло. А когда она пришла, меня вот так же трясло – всё время, пока ее видел.
– Может, ты волновался сильно, переживал. Нервная дрожь называется.
– Не знаю. Пока меня колотило, я ее видел. Она не здесь была, а где-то далеко. Там река текла, дома какие-то стояли, а за ними горы.
– Так ты во сне ее видел?
– Я не спал. Все гуляли, а я отошел туда, где забор кончается. – Венька махнул рукой в сторону пустоты за последней доской забора. – На деревню смотрел. Тепло было, как сегодня. И тут затрясло. Оглянулся – она. Голая, как солнце. Переливается! И бормочет, как по слогам: «Вы-ле-чу… Вы-ле-чу…» – Ты, тетя, доктор? – спрашиваю. – Или летчик?
А она по слогам:
– Ма-ма. Ма-ма.
Я снова спрашиваю:
– Мама?
– Бу-ду ма-ма те-бе. Ско-ро. Ско-ро.
Меня колотит, голос трясется, еле выговорил:
– А раньше ты чья мама была?
У нее черточки в глазах дрожали, а тут вдруг перестали, закруглились – как зрачки сделались, и она нормальным женским голосом говорит:
– Ничья не была. Теперь буду твоя – издавна, сейчас и навсегда.
Я опять спрашиваю:
– И что мне теперь делать?
– Ждать! – говорит.
– А чего ждать-то?
И тут меня сильнее затрясло. Вижу – за ней как ровно шар елочный крутится. Золотой и гудит гулко. Он… то сам в себя всасывается, то снова распускается. А потом она стала сливаться с этим шаром, и вдруг – хлоп! – все погасло, стихло. Как ничего не было. Только я – горячий, как в бане. Очень горячий и очень сухой.
Пилот приметил, что Веня вспоминает с закрытыми глазами.
– Ко мне Тася подошла, нянечка. Спрашивает – ты чего тут делаешь? Туман тут почему? Поджигал чего?
– Нет! – говорю.
– Обедать пошли. – За руку берет. Вскрикнула, руку отдернула.
– Ты чё сделал?! – Говорит, аж шипит с присвистом. – Горячущий, как головешка!
– Да ничего, – отвечаю, – щас остыну.
Веня умолк. Ветерок вяло пошевеливал молодую листву. Тренькали, перебивая друг друга, птицы. Шмели гудели, облетая свежий розовый клевер. Пилот понял, что Веня рассказ закончил, и спросил:
– Крестик-то носишь?
Веня нервно поёрзал.
– Нету крестика… То есть он другой теперь. Как навсегда.
– Что-то я тебя не понял.
Мальчик расстегнул пуговицы у ворота рубашки. Под яремной ямкой на нежной коже отпечатался карминовый крестик.
– Это
