это – посвятить? – спросил Умбра, положив в рот палец.
– А вот так, скажи нашей Агнии: я посвящаю тебе эту поляну, дорогая моя Агния! – пропел Астра, обратив на себя внимание остальных. – Посвящают же кому-то звёзды. Хотя кто-нибудь спрашивал у звёзд, нужно ли им, чтобы их кому-то посвящали.
– На самом деле, – засмеялась Агния, – я не люблю цветы – те, что из цветочных лавок. Но мне приятно, мальчики, что в мою честь назвали целую поляну, как их там, забыла, как цветок называется…
– Эдельвейс, – подсказал Алатар, наклонив морду, и с замутнённым от печали взглядом разглядывал эдельвейсы. – У меня с ними своя история. Каждое утро я приходил сюда и выкапывал цветок, старался не повредить корни, поэтому выкапывал с запасом – большой такой ком земли, вся морда была в грязи! И сажал эдельвейсы у окна хижины, в которой жила моя любовь. Проснувшись, она знала, что выглянет в окошко и увидит новый цветок. Я дал ей слово, что по всей Бенгардии будут цвести эдельвейсы. Иногда Санджана просыпалась раньше моего прихода, и тогда мы сажали их вместе, но приятнее всего было делать это одному, пока она спит.
Когда Алатар закончил, у всех сердца словно бросили в солёное море, выловили и снова поместили в грудь.
– Ну ты и романтик! – захохотал Репрев. – Никогда бы не подумал, что такой здоровяк, как ты, будет таким романтиком.
– У нас, у бенгардийских тигров, горячая кровь, – улыбнулся Алатар, последний раз взглянув на цветок эдельвейса. – Пойдёмте, не будем задерживаться.
Искатели спустились в заросли ольхи, где по рубчатой листве ниспадал просеянный свет.
– Что у тебя сейчас в душе, Алатар? – спросил тигра Астра, поравнявшись с ним.
– О чём ты, Астра?
– Ну, мы так близко к твоему дому. Сколько ты уже не был в Бенгардии? Два года прошло с той бойни. Что ты чувствуешь?
– Совсем не то, что обычно чувствуют те, кто возвращается в родную обитель после долгого отсутствия. Есть некое щемящее чувство в груди, но… Я возвращаюсь без надежды: там меня ждёт одно лишь пепелище, разграбленный королевский дворец и упрёком звучащая тишина.
– Два года… – присвистнул Репрев. – Можно спросить: чем ты два года занимался в пещерах? Как твои полоски не побелели без солнца, как трава под чуркой?
– Пещеры были моей темницей, – после недолгого молчания ответил Алатар. – Какое у заключённого может быть занятие? Только одно: коротать время. Я был сам себе судья, я придумал себе наказание, очень мягкое, несоизмеримое с моей виной, и сам исполнил его. Я… – замялся для вида Алатар, потому что он давно уже решился признаться, и признался как на духу: – Я опоздал на бойню.
– И всё: опоздал на бойню? – захохотал Репрев. – На бойню, из которой при любом раскладе не вышел бы живым? Ты запер себя в пещерах лишь потому, что не успел на войну, которая наверняка и объявлена не была? Что за чушь! Ты слишком строг к себе, тигр.
– Для бенгардийца оставить свой народ без защиты –
