стам,Упорно каждый треугод
Ко мне приходят треугости,
Со мной играют в треуго.
Треуготов не посрамить
Себя, – мне очень треугодно
Треугостей треуголодных
Треуговядиной кормить,
Украсить пир треуголикий,
На стол треугоню мясцо,
Пирог из треуголубики
И миску треуголубцов.
На треугоды не пеняя,
Треугощаясь по часам,
Мы, треуголовы склоняя,
Поем на треуголоса.
Временгтон
– Э-э-э… вечер добрый…
Не так надо было начинать, не так, проклятущее мое воспитание. Надо же было рявкнуть – какого черта вы в моем доме делаете, кто вас сюда пустил, да ясно, что никто, вон пошел, а то полицию вызову, да и вообще ничего не надо было рявкать, надо было тихохонько из дома выбираться и в полицию звонить.
– Господин Ремингтон?
Вздрагиваю от этого голоса, причем, даже не понимаю, что именно заставило меня вздрогнуть, вроде бы голос как голос, приятным не назовешь, но и мерзким тоже, но есть в нем что-то такое, леденящее душу, от чего и правда хочется бежать отсюда на край света.
– К вашим услугам.
И опять же проклятущее мое воспитание, какие тут могут быть услуги в самом-то деле, надо бы сейф проверить…
– …не бойтесь, сейф я ваш не трогал.
– Мысли читаете?
– Ну, чего нет, того нет, – смеется, и смех у него какой-то… нет, не мерзкий, благозвучный даже, почему от этого смеха мороз по коже, – вы сейчас на сейф посмотрели. Не бойтесь, не обворую я вас…
– С кем имею честь…
– А да, конечно же… – широкими шагами идет ко мне, протягивает руку, почему я не хочу её пожимать, – Азус, ударение на «А», правильно, да… Очень… рад…
После его рукопожатия хочется не просто вымыть руку с мылом и оттереть пемзой, а ампутировать, не меньше. Думаю, что надо бы предложить гостю (гостю, ха-ха) сесть и налить ему чаю, только после этого, чувствую, не удержусь, выброшу ко всем чертям кресло, в котором он сидел и чашку, из которой он пил.
Понять бы еще, чем он мне так не нравится. Одет как-то неброско, как будто специально, чтобы никого не раздражать, сюртучок, жилетка, почему они на нем смотрятся так, будто он их первый раз в жизни надел и вообще первый раз видит… смотрю на его модель, интересная, клавиатура очень тонкая, прямо ненормально тонкая, как там рычаги помещаются, и как буквы выводятся на бумагу, черт пойми… А вот это он хитро придумал, что бумага у него в футляр спрятана, хотя открывать-закрывать замучаешься. А ведь мне доводилось видеть модели и поинтереснее, вроде «пишущего шара», но почему-то именно эта плоская клавиатура и бумага в футляре приводит меня в ужас.
– Нет-нет, благодарю вас, – видимо, он чувствует мое замешательство, пресекает попытки предложить чай, – я ненадолго… собственно… я по поводу господина Пена…
Холодок по спине, вот теперь настоящий холодок по спине.
Еще собираю остатки самообладания, чтобы спросить как можно непринужденнее:
– А кто это?
Усмешка, от которой у меня все переворачивается внутри.
– Делаете вид, что не знаете… хорошо, хорошо… Зайдем с другой стороны… ваша диссертация…
Сердце делает сальто.
– Скажите, пожалуйста, как вам удалось вставить в неё такие, прямо-таки каллиграфические письмена?
Все еще стараюсь казаться невозмутимым:
– А, моя гордость, выискал такие изящные литеры. Заплатил за них целое состояние…
– Не покажете мне это произведение искусства… уж простите мою нескромность?
– К сожалению, я их потерял. В жизни не прощу себе такой потери…
– А не покажете, где они крепились в вашей клавиатуре?
Напускаю на себя возмущенный вид:
– Ну, знаете ли… считаю такой вопрос слишком… личным…
– Прекрасно вас понимаю… – он долго роется в карманах сюртука, наконец, показывает мне удостоверение черт пойми кого, – и все-таки разрешите осмотреть вашу клавиатуру.
Хватаюсь за голову, чтобы он ни в коем случае не вцепился в мои клавиши. Понимаю, что крыть больше нечем:
– Хорошо… я расскажу вам все как есть.
– Да уж будьте любезны.
Все-таки
