Говорит она хрипловатым дамским басом.
Невидимое дикое сверло проворачивается, и боль восходит по черепу. Общество, истекающее пованивающей слюной, обозначается резче. Пелена разрывается в лоскуты. Он берется за щеку, обводит взглядом помещение. Обычное, ничем не выдающееся жилье: старое пыльное кресло, бурый комод, гладильная доска в углу, тахта, тумба, древняя радиола. Шторы задернуты, но щелка осталась, и за окном еще или уже довольно светло. Календарь с белой розой, год текущий. Который? Тот самый, правильный. Девяносто седьмой. Люстра в три рожка. Ваза с сухими цветами. Портрет какой-то старухи с огромными щеками; траченные молью салфеточки с кистями, сальными на вид.
Порази его гром, но он не понимает, куда и как угодил. Он собирался к врачу. Его одолел довольно опасный недуг, от которого следовало избавиться как можно скорее. Зубная боль явилась неожиданным довеском. Да, теперь он точно помнит, что принял таблетку. Запил молоком, потому что разъедает желудок. Дальнейшее потонуло в соусе. Купание в тумане оказалось приятным, хотя он понимал задним умом, что плавает в гадости. Соус каким-то бесом навязывал ему мысль о первостепенной важности происходящего, и думать о посторонних вещах настолько не хотелось, что почти не удавалось. Однако заново разболевшийся зуб расставил приоритеты иначе.
– Кто вы такая, Таня?
Рыжая расстегивает пуговку. Редкое богатство. Зуб глухо отбивает ритм, и это похоже не то на часы с бесконечным боем, не то на мерный колокольный звон.
– Соня, положите мне руку сюда…
– Вставайте, Лида, сейчас меня разорвет…
Вдруг он с грохотом опускает на стол кулак и гаркает:
– Прекратите!..
И все поворачивают головы.
2
Лидия – длинная, как мидия. Андрей, Андрюшка – сбоку макушка. Не чтобы натянуть рифму, а потому что пробор и впрямь на виске. Густейшая грива пегих уже волос при полном отсутствии лба. Родион… ну, с этим понятно. Боров, раздетый. Бока нависают так, что не видно трусов. Шурик-ханурик в кителе на голое тело. Танковые войска. Старший лейтенант. Соня… поня? жаконя? Самая симпатичная здесь, смышленые глазки. Правда, немного выдается нижняя челюсть. Шутят, что это неудобно при насморке – или кстати, наоборот. Наталья без тальи, кубышка с лиловыми губками-валиками. Ну и опять же – Татьяна, почти без изъяна, если бы не мелкие рыжие завитушки и малость выпученные глаза.
Выморочное виршеплетство исчерпывает себя на личном соображении: квартира, где торчал Евгений, была поганый уголок.
Капроновый тяж, образованный зубной болью, удерживает его на весу; удар кулака, будучи повторен, как будто приподнимает общество в воздух, и все лениво понацепляются к щиколоткам, готовые рассыпаться под клейким наплывом соуса, который хочет вернуть свое.
Он же не теряет времени:
– Что здесь происходит?
Волосы липнут ко лбу дебелого Родиона. Алый язык воровато скользит по губам.
– Родя, –
