была открыта; пройдя через нее, мы очутились в комнате, вдвое превосходившей размерами мою спальню, которая сама по себе казалась мне отнюдь не маленькой. Летние запахи, врывавшиеся сюда с улицы, смешивались с ароматом роз в гигантских вазах, расставленных по всему помещению. Я хотел было оглядеться, но Мэдлин сразу потащила меня к столу, на котором лежал объемистый, обтянутый кожей альбом, похожий на огромный географический атлас, раскрыла на странице с закладкой и показала мне:
– Видите? Тогда я была молода и беспечна!
Я сразу узнал ее, потому что у меня дома имелась точно такая же. Это была вырезка из «Газетт» от девятого сентября тысяча девятьсот сорокового года. Моя физиономия украшала страницы газет не так часто, как портреты Черчилля, Рокки Грациано[3] или даже Ниро Вульфа; просто в тот раз мне удалось выбить пистолет из рук преступника прежде, чем он нажал на курок.
Я кивнул:
– Этот парень – прирожденный герой.
Она тоже кивнула:
– Мне было семнадцать. Я грезила о вас почти месяц.
– Неудивительно. Вы это кому-нибудь показывали?
– Нет, не показывала! Черт возьми, вы должны быть тронуты моим признанием!
– Проклятье, да я тронут, но куда меньше, чем час назад! Я-то вообразил, что вам понравился мой нос или, там, волосы у меня на груди, а вы подсовываете мне какие-то детские воспоминания.
– А что, если былые чувства вернулись?
– Не пытайтесь подсластить пилюлю. В любом случае возникает проблема. Кто еще, кроме вас, может помнить об этом снимке? Кстати, он не единственный.
Она задумалась.
– Пожалуй, Гвен, но навряд ли. Больше, наверное, никто. У вас проблема, а у меня – вопрос: для чего вы здесь? Луис Рони?
Настала моя очередь призадуматься. Она загадочно улыбнулась:
– Значит, он.
– Может, и нет. А что, если и так?
Она вплотную придвинулась ко мне и обеими руками вцепилась в лацканы моего пиджака; глаза ее на этот раз были широко распахнуты.
– Послушай-ка, ты, прирожденный герой! – серьезно проговорила она. – Не важно, вернулись былые чувства или нет, поберегись совать свой нос в дела моей сестры. Ей двадцать два года. Я в ее возрасте уже много чего повидала, а она до сих пор невинна, как роза… Господи, при чем тут розы! Ты понял, что я имела в виду. Я согласна с папой насчет Луиса Рони, но все зависит от того, какими методами действовать. Пожалуй, лучший способ избавить Гвен от страданий – это взять и пристрелить его. Не знаю наверняка, что он для нее значит, но хочу тебе сказать: дело тут не в папе с мамой, не во мне и не в Рони. Дело в моей сестре, запомни это хорошенько.
Так уж сложилось. Мы стояли лицом к лицу, розы источали пьянящий аромат, а она вдруг сделалась дьявольски серьезна после того, как целый день заигрывала со мной, и все случилось само собой. Когда, через одну-две минуты, Мэдлин
