я ничего не могла сделать. Ни-че-го. От осознания собственного бессилия, невозможности хоть что-нибудь изменить мутило, а во рту пересохло.
А может быть, так даже лучше?
У меня нет никого, кто бы обо мне горевал. Никто не будет ходить на мою могилу, если умру. Ну не Дэвлин же, в самом деле. И даже если меня выпотрошат и набьют соломой… Как-то ведь эти сноходцы остаются живыми? Как-то разъезжают они по королевствам? Еще и плату берут такую, на какую вся наша деревня жила бы год.
Меня начало знобить. Надо было чем-то себя занять, а я не знала, чем. Подошла, погладила корову Марьку. У нее был такой теплый и мягкий нос, и глаза – большие, блестящие, как будто она собиралась заплакать.
– Маречка, – невольно прошептала я, – моя хорошая…
Поняла, что сама уже реву, горячие слезы катились по щекам. Было страшно, но сильнее страха терзало осознание того, что моя приемная семья попросту меня продает. А Милу я ведь вытащила, выхватила у Сонной немочи, успела до того, как ее тело стало превращаться в сухую куколку…
Когда за дверями раздался шум, я только прижалась спиной к загородке, за которой печально стояла Марька. Перед глазами стремительно сгущался туман, сердце трепетало где-то в горле. И как будто издалека-издалека услышала я голос матушки.
– Вот, милостивые государи, вот тут она, наша ласточка. Отдаю, от сердца отрываю. Вы уж не обидьте меня. С двумя детьми остаюсь.
В открывшемся дверном проеме возникли два плечистых мужика в черных доспехах, на головах – шлемы.
– Не надо, – вырвалось у меня жалкое, – матушка, не надо! Пожалуйста! Клянусь, все буду делать и злить вас не буду! Только не отдавайте!
– Молчи, дуреха, – совсем недобро ответила матушка Тирия, – совсем ума лишилась? Да не слушайте ее, государи мои, дурная девка, блажная. Вчера сама просилась.
– Так, может, ты нас обманываешь? Не похоже, чтоб сама просилась, – пророкотал один из мужчин, останавливаясь.
– Милку спросите, милостивые государи! Увидите все как есть. Частица Энне-аша в ней, клянусь Всеми!
– Не надо, – прохныкала я, понимая, что деваться уже некуда.
Двое шагнули ко мне сквозь трепещущее полотнище надвинувшегося обморока.
– Извольте с нами, барышня, – прогудел один из них.
– Нет… нет!
И тут не иначе как безумие меня охватило. Я рванулась вперед, между ними, прямо к распахнутой двери. Дура. Разве женщина может тягаться в ловкости с тренированными воинами?
Они меня так мягко и ловко подхватили под локти, что я даже не сразу поняла: ноги болтаются над землей.
– Идемте, барышня. Не надо бояться.
– Отпустите! – взвизгнула я, извиваясь всем телом, едва не выскакивая из сарафана. – Умоляю, пустите! Я же… никому… дурного не делала… никому…
– Конечно, никому и ничего, – согласились они.
И поволокли прочь из амбара, словно я ничего
