стилю одежды, можно было предположить, что они сделаны в начале пятидесятых. Я обернулась и широко раскрытыми глазами уставилась на Сару Смайт.
– Я не понимаю… – пробормотала я.
– Меня это не удивляет.
– Вы должны дать какие-то объяснения, – сказала я, вдруг разозлившись.
– Да, – тихо произнесла она. – Непременно.
Она тронула меня за локоть, увлекая в гостиную.
– Садись. Кофе? Чай? Или что-нибудь покрепче?
– Покрепче, – ответила я.
– Красное вино? Бурбон? Ликер «Харви Бристол»? Боюсь, что больше мне нечего предложить.
– Бурбон.
– Со льдом? С водой?
– Чистый.
Она позволила себе легкую улыбку.
– Вся в отца, – сказала она.
Она жестом указала мне на громоздкое кресло. Оно было обито рыжевато-коричневой тканью. Так же, как и большой диван. Между ними стоял современный шведский журнальный столик, на котором аккуратными стопками были разложены альбомы по искусству и серьезная периодика («Нью-Йоркер», «Харперз», «Атлантик Мансли», «Нью-Йорк ревью оф букс»). Гостиная была маленькая, но в ней царил идеальный порядок. Выскобленный деревянный пол, белые стены, книжные полки, солидная коллекция дисков с классической музыкой, большое окно, выходящее на южную сторону, с видом на патио в заднем дворе. На выходе из комнаты имелся альков, где был оборудован домашний мини-офис – изящный письменный стол, на нем компьютер и факс, пачка бумаги. Напротив алькова была спальня с огромной кроватью (выцветшая деревянная спинка, стеганое покрывало в старомодном американском стиле), строгий деревянный комод. Обстановка спальни, как и всей квартиры, говорила о хорошем вкусе и элегантности хозяйки. Было совершенно очевидно, что Сара Смайт отказывалась уступать старости и уж точно не хотела прожить остаток жизни в ветхости и убожестве. Дом был отражением ее внутреннего благородства и достоинства.
Сара вышла из кухни с подносом в руках. На подносе были бутылка бурбона «Хайрам Уокер», бутылка ликера «Бристол», бокал для шерри, стакан под виски. Она поставила все это на журнальный столик, наполнила бокалы.
– «Хайрам Уокер» был любимым бурбоном твоего отца, – сказала она. – Лично я терпеть его не могла. Виски я пила лет до семидесяти, а потом организм распорядился по-своему. Теперь мне остается довольствоваться скучными женскими напитками вроде шерри. Твое здоровье.
Она подняла свой бокал. Я не ответила на ее тост. Молча и залпом опрокинула виски. Оно обожгло горло, но сняло тревогу, которая все никак меня не отпускала. И опять легкая улыбка пробежала по губам Сары Смайт.
– Твой отец тоже так пил – когда нервничал.
– Яблоко от яблони… – сказала я, показывая на бутылку.
– Пожалуйста, наливай еще, – сказала она. Я налила себе виски, но на этот раз лишь пригубила. Сара Смайт устроилась на диване, положила свою ладонь на мою руку.
– Я хочу попросить прощения
