случаю драпировками – серо-голубыми с черным, – лежало тело Сандре д’Астибара. На его веки положили монеты для уплаты безымянному привратнику у последних врат Мориан, в руки положили немного еды, а ноги обули в башмаки, поскольку никто из живых не знал, как долог последний путь к богине.
Позднее Сандре должны были вынести во двор, чтобы все желающие из города и дистрады, кто не побоится запоминающих взоров барбадиорских наемников, несущих караул снаружи, могли пройти цепочкой мимо его гроба и бросить серебристо-голубые листья олив в хрустальную вазу, уже стоящую на постаменте во дворе.
Обыкновенных граждан – ткачей, ремесленников, лавочников, крестьян, матросов, слуг, мелких торговцев – должны были пропустить во дворец позднее. Сейчас снаружи доносились их голоса: они собрались, чтобы послушать музыку обряда отпевания старого герцога. А пока что во дворе образовалась самая необычайная смесь мелкого и высшего дворянства и богатого купечества, какую Дэвину когда-либо доводилось видеть в одном месте.
Вся знать астибарской дистрады прибыла из своих загородных поместий на Праздник Виноградной Лозы. А приехав в город, они не могли пропустить обряд прощания с Сандре, пусть даже многие или большинство из них страстно ненавидели его во время правления, а отцы или деды некоторых даже покупали яд или нанимали убийц лет тридцать назад в надежде увидеть этот обряд намного раньше.
Двое жрецов и жрица Адаона уже сидели на своих местах. У них был такой спокойный и торжественный вид, какой обычно бывает у всех священников, словно они причастны к тайне, сообща охраняемой ими от простых смертных.
Артисты Менико ожидали в маленькой комнатке, выходящей окнами во двор, которую Томассо приказал отвести для них. Там было накрыто обычное угощение, а кое-что далеко выходило за рамки обычного. Дэвин, например, не помнил, чтобы где-нибудь музыкантам подавали голубое вино. Это был экстравагантный жест. Тем не менее он не соблазнился: было еще слишком рано и он чересчур нервничал. Чтобы успокоиться, Дэвин подошел к Эгано, который, как обычно, лениво барабанил по столешнице.
Эгано поднял глаза и улыбнулся.
– Это просто выступление, – произнес он со своим мягким пришепетыванием. – Делаем то же, что и всегда. Делаем музыку. И движемся дальше.
Дэвин кивнул и выдавил из себя ответную улыбку. В горле у него было сухо. Он подошел к столам, и один из двух ожидающих приказаний слуг поспешно налил ему воды в хрустальный с золотом бокал, который стоил дороже всего, чем владел Дэвин в этом мире. Через несколько мгновений Менико подал знак, и они вышли во двор.
Начали танцовщицы под звуки укрытых от взоров струнных и свирелей. Без певцов. Пока.
Если Алдине и Ниери и зажигали свечи любви прошлой ночью, это никак не проявилось в то утро, а если и проявилось, то лишь в сосредоточенности и напряженности их согласованных движений.
Иногда казалось, что они ведут музыку за собой, иногда –
