перед входом загораживал дорогу.
Иоанн ступил на крыльцо. Бушующая толпа несколько поутихла. Кое кто даже попятился назад. Государь не кто-нибудь перед ними.
Но самые смельчаки не угомонились, стали требовать:
– Выдать нам княгиню Анну Глинскую, выдать сына её Михаила.
Тут и толпа взревела:
– Выдать, выдать! Знаем! Они во дворце спрятаны, в покоях царских.
Решительный момент, роковой…
Что ж, твоё слово, государь! А ведь в толпе всякого люду полно – ведь и горем убитых много, родных и близких потерявших, детей малых от огня спасти не успевших. К тому же знал Иоанн, что не напрасен гнев, знал, что давно бесчинствовали Глинские. Да только ведь выдумки то о волшебстве, которым Москва сгорела, не ими в толпу брошены. Тут надо ещё поискать, кто повинен в бунте. Но это потом, а сейчас-то время не ждёт. Сейчас минуты дороги, а то, может, и секунды.
Заметил, что всё же многие в толпе смотрела на него, государя, с почтением. Не была ещё подорвана в ту пору вера в царя-батюшку. Но уже встречались и особи, поющие с чужого голоса, да и просто глупые и легковерные крикуны. Опять-таки не время разбирать, кто есть кто.
– А ну посторонись! – повелел государь стражникам.
Пропустили они его, как не пропустить, коли государь потребовал, хоть и опасно пропускать к обезумевшей толпе.
Иоанн оглядел толпу и голосом, окрепшим небывало и поразившим многих, кто слышал голос его прежде, скомандовал:
– А ну схватить бунтовщиков, – и жестом указал на одного, затем другого и третьего, на самых наглых.
Выбрал тех, кто кричали более других, кто старался завести толпу и быть может на штурм бросить. Ринулась вперёд стража. Вот момент, когда побоище могло произойти. Могло ли? Кто ж знает? Но одно ясно. Если бунт не пресечь в начале самом, исход неведом. Пролитая кровь уже не даст остановиться, ведь тогда уж всё одно – смерть что так, что этак. В бою ли, на плахе ли. Разница не велика.
Твёрдость царя возымела действие. Никто не шелохнулся, когда нескольких бунтовщиков схватили и вывели из толпы. А Иоанн столько же твёрдо приказал казнить их на глазах у всех.
Порубала их стража. Толпа замерла.
Понял государь, что пришли погорельцы, от горя обезумевшие, не по его душу, что его власть государева по-прежнему незыблема, а вот власть боярская стала окончательно ненавистной народу. И сохраняется пока эта власть лишь на его авторитете, удерживающего от беспредела и смут, лишь на авторитете русского православного самодержавия. Показал государю бунт, что боярство перед толпой без его царской воли уже совершенно бессильно, что не спасут бояр ни слуги верные, которые быстро в неверных им обратятся, ни дружины, поскольку дружины-то царю служат, а не им, боярам.
Вот сейчас объяви он, государь, что бояре повинны в бедах, что и его, государя, они извести хотят, ровно, как и народ, брось клич в толпу, уже готовую в действу решительному, и полетят головы, все до одной полетят и
