была ехать дальше, за границу, лишь бы кто-нибудь уверил её, что ничего страшного не происходит. Просто ребёнок тяжело переносит начавшееся созревание. Правда, несколько преждевременное. Но вместо этого все твердили ей о детской депрессии. Я знала, что мать не остановится, будет бороться за меня до конца. У неё уже был безразличный ко всему на свете муж. Не хватало ещё и отсутствующей дочери. Я быстро поняла: чтобы меня оставили в покое, я должна выжить и измениться. Такова цена вопроса. Поначалу я попыталась убедить себя, что могу называть это не уродством, а волшебным даром. Могу всем помогать, защищая людей от их собственных поступков. Быть кем-то вроде сказочной феи. Но эта иллюзия продержалась недолго. Разочарование настигло меня. Я была такой же, как они. Когда мне делали больно, я использовала свой дар, чтобы отплатить им той же монетой. Это получалось так просто. Так безнадёжно просто. Я не была феей. Скорее уж – злой ведьмой.
И вот однажды я поняла, что должна обезопасить себя. Да, это меня следовало защищать от моего дара, а не окружающих! Я решила сопротивляться искушению и больше не пользоваться своей способностью для мести. Пускай моя жизнь будет битвой, я научусь сражаться тем же оружием, что и противники.
Я бесконечно повторяла: «Мне никто не нужен, никто не нужен», – только вот никак не могла усвоить это. На самом деле я нуждалась даже в отце, который обращал на меня не больше внимания, чем на мебель – самую уродливую, самую бесполезную мебель. И нуждалась в матери, какой угодно слабой. Так что надо было отказаться от моей способности, чтобы выживать не через доминирование.
И я направила все свои детские силы против себя самой. И отдала последнюю команду: ты больше никогда не воспользуешься своим даром. Никогда.
И у меня получилось.
Сегодня, глядя в окно на освещённый ночной мегаполис, полный энергии, высокомерного великолепия и агрессивности, я не понимаю, как смогла та маленькая девочка, росшая среди такой концентрации насилия, выдержать столь тяжёлый договор, заключённый с самой собой. И тем не менее я действительно больше ни разу не воспользовалась своей способностью. Сопротивлялась искушению. Даже когда меня унижали и я впадала в бешенство от того, что не делаю с обидчиками того, что могла бы. Свою злобу я потом срывала на стороне.
На стороне – это значит на Нильсе. Ещё больше, чем на Жанне. Да, я выливала на него свои обиды, свой гнев, ведь он был так влюблён, что мог стерпеть всё. Невозмутимый, как стена, о которую бьётся волна. Ещё и ещё раз. Он словно просил повторить. И я повторяла. Теперь, оглядываясь назад, я ненавижу себя за то, как вела себя с Нильсом. А особенно – за то, что раздражалась на его вечную влюблённость, которой при этом так беззастенчиво пользовалась.
Но хватило банального шантажа, чтобы я нарушила свой пакт. У меня такое чувство, будто я предала Нильса. Его мужество, его усилия, его сопротивление. В то же время именно им воспользовалась та женщина, чтобы сломать меня. Ирония судьбы, приводящая в отчаянье.
Начинается утро. На
