в небо. Слушаю, как шуршат крыльями светляки в банке. Надо бы сказать Мари, чтобы она сказала Лоло выпустить светляков. Пусть живут в комнате до самой осенней спячки. Зеленые светляки ленивы, если корма вдоволь, никуда не улетят.
Коленка перестала болеть. Зато разочарование вылезло из мозгов на лоб – набухло здоровенной шишкой. Я растерла ушиб. Кто понатыкал в парке сосен? Мало мне ударов лбом о стволы, так еще и макушка страдает. Сосны меня не любят, вздрагивают и бомбардируют безжалостно.
Ладно, думаю о хорошем. Я не разбила банку, пойманные светляки целы. Я не подслушала ничего нового? Но такой цели у меня сегодня не было… тем более нет причин для обид и волнения. Но я дышу часто и жадно, будто набегалась до упаду. Ну, так и есть: сердце, впервые с начала лета, выдало сотню ударов в минуту. Рекорд бесконтрольности. Ларкс может гордиться, вон как он волнует меня, засранец.
Бережно накрыв ладонями мерцающую банку, я встала и побрела домой. Пять шагов – в голове прояснилось, ещё пять – сердце выровнялось на достоверных и всем удобных шестидесяти ударах в минуту. Сейчас залезу на яблоню, суну банку в окно спальни Лоло. Верхний этаж, ветки тонкие, надо быть осторожной. Справлюсь, и тогда уж спокойно, по лестнице, поднимусь к себе в комнату, лягу и глубоко засну. Утром я должна выглядеть беззаботной, а для этого надо отдохнуть.
Впереди трудный день. Кропова диспансеризация, её надо пережить и не сломаться… чтобы вечером с улыбкой навестить Матвея.
Все, светлячки доставлены. Теперь – спать. Никаких мыслей о Ларксе. Лучше я подумаю опять о безответном, далеком: почему мы ценим длинные старые слова, смысловой фундамент которых разрушен? Диспансеризация, иммунографирование, локализованная пальпация… Я стала усердно перебирать слова и заснула.
Разбудил меня пронзительный визг.
Если однажды на стену полезут волкодлаки, объединившись с дикарями, мейтарами и даже йетарами, мы выстоим. У нас есть секретное оружие: Лоло с банкой светляков. Такой визг мертвых поднимет, а живых уложит… Полагаю, в городе уже никто не спит, разве глухие счастливцы в отдаленных домах у стены.
– И-и! Уй-я! Мари-зюзечка…
Зюзечка. Тьфу, слюнявые нежности. Зачем Мари убедила себя, что Лоло ей подружка? Лоло не умеет дружить. Любит себя, только себя и никого более. Хотя, возможно, это моя слабость: всюду применять логику. А логика – так себе инструмент, ржавый и неэффективный при работе с людьми, тем более с толпой. Или с одиночками без признаков мозга – это и есть случай Лоло… Бормочу глупости и тащусь, не проснувшись, в общедомовой погреб. Утыкаюсь в нашу клеть, нащупываю скользкий соевый сыр, бутыль с кефиром, два яйца, творог в марле. Соя у нас гидропонная, всесезонная, её много. Кефир свеженький, выдан мне, в поощрение за участие в диспансеризации. Творог в общем-то тоже мой. Не может город позволить ценной «зеро» -невесте побледнеть и обеззубеть теперь, когда её торгуют Юргены. Ещё меня подкармливают медом, яйцами и ветчиной. Ха: ветчину
