молча указали на дверь.
Я вышла на улицу, стараясь сохранять лицо спокойным и дышать ровно. Осмотрелась. Кажется, весь город здесь. Люди выстроились вдоль обозначенной для меня дороги. Смотрят из окон домов, с крыш. Им, конечно, уже рассказали о ночном убийстве. Теперь они могут только молчать. Каждый молчит по-своему. Во мне сомневаются, меня осуждают, в моё лицо всматриваются недоуменно, от моего ответного взгляда виновато или гневно прячут глаза… Я перехватила мешок поудобнее и пошла, куда указали. От здания совета, мимо больницы, через парк…
В голове так пусто, что она совершенно не имеет веса. Я перебираю ногами и не могу понять, иду или плыву, живая я – или привидение без плоти и воли. Взгляды толкают, и я поддаюсь, поддаюсь… Пульс тикает посекундно. Он ровный, хоть с этим делом я справляюсь… То есть справлялась, пока не увидела Мари.
Сперва услышала, конечно. В городе, забитом тишиной, как ватой, она одна – кричит! Я бы услышала от здания совета, но из-за шока у меня что-то со слухом. Тишина давит, взгляды давят, под их прессом мне душно и тускло.
– Гадость! Ложь! Эли не умеет даже муху прихлопнуть! Эли срезает цветы и извиняется, вы же знаете, – Мари размазывает слезы по опухшему лицу то одной рукой, то другой. Она так ослабла под тяжестью происходящего, что не может удерживаться в сидячем положении без опоры хотя бы на одну руку. – Стыдно! Всем должно быть стыдно! Пустите, не хочу тут быть, мне душно, я не согласна! Никогда не соглашусь! Я уйду! Я уйду с ней!
Рядом с Мари – извечный друг-ухажер Пашка, самый надежный, с детства ей преданный. Сейчас он ярко-веснушчатый по зеленой бледности. Лепечет невнятно, а сам похож на глупую речную рыбину: губастый, и губы шлепают впустую, настоящего звука-то нет… Пашка обнимает Мари за плечи всякий раз, когда она дергается встать. Ей не позволят уйти, она и сама знает. Только сейчас она не в себе.
Сердце моё – лопнуло. Встало наглухо, и сразу под лопатку ударила боль. Спазм скрутил меня, сделалось непосильно дышать, двигаться и просто жить. Я дернулась, слепо нашарила опору… Под пальцами мажется и крошится клейкая смола. Хоть раз сосна попалась в нужный момент! Чего уж, шишку я сегодня набила, и не на лбу, а на сердце. Оно, кстати, поупиралось – и дрогнуло, заработало. Быстрее, быстрее… Как сумасшедшее. Сразу стало жарко, словно посреди туманного утра разразился летний полдень. Я вспотела, в ушах зазвенело.
Что-то во мне переключилось. Я увидела, ощутила, осознала сразу весь город. Каждого человека. Как смотрят, что решили для себя по моему поводу, зачем вышли из домов или же остались в домах.
Деда Пётра плачет у себя в комнатухе, он совсем плох, руки дрожат, но упрямо перебирают пластинки. Нащупали нужную, прилаживают на место. Рядом сопит Али – я знаю, он часто ходит к деду и обожает музыку. Правда, ему бы что побыстрее-повеселее. Когда музыка нравится, Али отстукивает ритм азартно, с привизгом. Сейчас малыш серьёзен. Помогает пластинке
