позе на спине просто потому, что боялась случайно вырвать тот самый катетер и ещё дренаж, который у меня появился после операции и торчал не внушающей доверия трубкой из левого бока. Сутки проходят как в бреду: проснулась – заснула – проснулась – увидела крест – кого-то нового завезли – заснула и так по кругу. Я ждала, когда уже наступит утро и теряла счёт времени. Тогда я представила себе, как люди сходят с ума, когда находятся в похожих условиях, где нет понимания о том, сколько часов уже прошло и сколько ещё это будет продолжаться. Где ты боишься, либо не можешь пошевелиться, где ты не можешь говорить, или говорить тебе не с кем. Есть только ты, то что ты чувствуешь физически, твои мысли, твоя боль и твои страхи…
Часть четвёртая
“Доброе недоброе утро!”
Наступил новый день и, вслед за утренними уколами и процедурами в мою унылую палату вошёл он – самый обаятельный доктор на моей памяти! Я так долго ждала этого момента, мне не терпелось услышать хорошие новости, сопровождающиеся его лучезарной улыбкой. Но что-то утро в тот день у меня не задалось… Док был напряжённый и не приветливый. Он спросил, когда приедет ко мне родня и меня пробило холодком – “Зачем родня? Я хорошо себя чувствую, что не так?” – спросила я, а он ответил, что когда приедут есть к ним разговор. Сказать, что я офигела – вообще ничего не сказать. Мне стало страшно и крайне мерзко внутри… “Зачем?! Муж во Франции, в командировке… Что случилось? Вы что – всё мне там вырезали?” – озвучила я свои самые страшные опасения и, услышав их сама, почувствовала, как уходит из под ног (ну из под тела в данном случае) земля.
– Ничего пока не вырезали. Родители, братья и сёстры есть? – сказал он тоном учителя, а у меня в голове билось барабанами это мерзкое слово “пока”…
Врач сказал, что все разговоры только с родственником, но я в полном порядке и могу уже сейчас переходить обратно в свою палату и питаться обычной пищей, после чего пошёл дальше совершать обход. Гнев, страх, обида, боль, чувство собственной беспомощности охватили меня. Я попросила соседок по палате принести мне халат и тапочки, после чего встала и, словив “вертолёты” от слабости, по стенке поплыла в свою палату, благо она была за стеной. В голове никак не укладывалось “преображение” моего врача. Ещё вчера он был душевным и общительным, мягким и чутким. Его ждали в каждой палате, ибо его внутренний свет и спокойствие настолько освещают всё вокруг, что любые тревоги улетучиваются. А сегодня он мрачнее тучи. От него веет холодом и строгостью. Кажется, что это вообще другой человек… Мне теперь было некомфортно рядом с этим врачом, я ощущала в себе то противное чувство некой виноватости, словно он так себя со мной ведёт, потому что я что-то сделала не то, словно я плохая. И, понимая мозгами, что никакой моей вины перед ним нет и быть не может, я пришла к выводу, что что-то не так с моим лечением. Но легче мне от этого понимания совсем не стало.
На тот момент, моим самым близким человеком был никто
