два реальных варианта будущего мира, – терпеливо начал я объяснять, – тоталитарный и сегрегационный. Первый – это единое мировое правительство из числа лидеров транснациональных корпораций, ведущее мир якобы к спасению и иначе как тоталитарными методами просто не могущее действовать. Второй – вариант, когда каждый, пусть совершенно крохотный, регион получает возможность строить свою модель политико-экономического развития, исходя из национального характера населяющего его народа и физической географии местности, и никто в его дела не вмешивается, и никто никому бесплатно не помогает техникой и продовольствием – только честная торговля. Кому природа предопределила вымереть – те вымрут. Оставшиеся будут жить достойно человека. Так как я выступаю за второй вариант, а вы, сами того не желая, лоббируете первый, то фашист – вы, а не я. С вами как носителями либеральной идеи, на плечах которых фашизм ворвался в наши города, надо покончить.
– Вы что, – Арский внезапно показался мне совершенно трезвым, – считаете, поговорив с вами одну ночь, я предам все – культуру, цивилизацию, друзей, идеи, себя, свою жизнь? И стану другим человеком?
– Нет, – ответил я правду.
И тут он понял…
– Вы с самого начала хотели меня просто убить, – тихо проговорил писатель. – Фон Корен, исследователь Арктики… Значит, и Чехова не надо? Вы дали слово: если выслушаю…
– Чушь, игра, дурновкусие, – быстро произнес я, спиной чувствуя холодный, как дуло, взгляд киллера. – Никто вас не убьет. Вы пейте, пейте…
И он выпил поданную мной красную жидкость… Затем откинулся в кресле. Пламя свечи перестало дрожать от его дыхания, вытянулось и зачадило.
– Надо будет перечитать «Дуэль», – сказала Нелли. – Что покажет вскрытие?
– Стенокардию, – ответил я, приподнимая веко писателя. – Как это все-таки грязно вышло…
Киллер исчез – словно и не было. Арский полулежал в кресле, а перед ним горела свеча. Окон в баре не было, но я чувствовал – за деревянными стенами занимается холодная серая заря нового дня. Жаль, что я никогда не смогу полюбить тех, кому этот день будет принадлежать.
Ветер в ивах, ветер в соснах…
(Где-то в Восточной Европе, нулевые)
Как ветер жесток, Бьются волны в недвижные скалы, Будто это я сам: Во мне все рвется на части Теперь, в ненастливый час.
Слепящая лунная линия рассекала надвое черное зеркало застывшего моря. Замерли черные сосны на ярком песке дюн. Неслышно спускались из ниоткуда крупные снежинки и тут же таяли на песке и в воде…
Марек открыл глаза. Лотта уже встала, из ванной доносился шум душа…
…Она заливала клубничное мюсли молоком и наблюдала, как с тихим шелестом осыпается в белое озеро золотисто-оранжевый холмик с красными крапинками.
