и ночи в поезде от Парижа были одним сплошным кутежом, который с трудом перенес бы менее подготовленный организм. Но Алексей любил кутежи, умел получать наслаждение от вин и яств, знал в них толк. Это Макс ценил в нем выше всего. Пока – выше всего.
Алексей прошел в ванную комнату, намочил холодной водой белый платок и туго повязал голову: так он делал каждое утро, чтобы привести мысли в порядок. Еще одним обязательным условием была клизма ради «формы» – гимнастики он не любил, а полнел моментально. Покончив с утренними ритуалами, прошел на кухню, набрал в рот воды и стал полоскать горло.
Алексей снял очень приличную квартиру в четыре комнаты, одну занял Макс. Конечно, у Макса множество недостатков, взять хотя бы храп – его храп сравним с ревом быка. Но преимуществ от соседства со знаменитостью гораздо больше. Конечно, Макс питает слабость ко всем мало-мальски одаренным поэтам, но лучше, как говорится, быть ближе к телу.
Алексей писал плохие стихи. И знал это. Он знал также и то, что будет, обязательно будет писать лучше. Нужно только пообтереться, поосмотреться, понять, кто есть кто и от кого что зависит. Литератором Алексей стал лишь менее года назад, да и то – со знакомства с Максом.
Нет, он писал с детства: стихи похабные, декадентские, революционные, символистские. Но все – как-то мимо. Вот и весь этот год Макс пробегал новый лист глазами, хлопал его по плечу: «Вздор!». Ничего. Это пока – вздор. Потом наладится. Нужно только уловить потребность момента. Рифмовать Алексей наловчился, образное мышление развито от природы. Верткости ему не занимать. Так что – работать, работать…
Алексей выплюнул воду в умывальник. Вытер лицо полотенцем, висящим на плечах. Заварил черного кофе. Взял кофейник и чашку. Работать.
Алексей прошел по большому темному коридору к кабинету, по пути глянул на себя в ростовое зеркало. Оттуда, из пространства, очерченного рамой красного дерева с виноградной лозой, на него глянул плотный, породистый тип с длинными жидкими волосами и слегка отвисшей нижней губой, выдающей его природное презрение к миру. Алексей отражению удовлетворенно кивнул и хмыкнул: граф, как-никак. Сейчас этот тип, правда, больше напоминал толстеющую молодую бабу: в халате до пят, в повязке, закрывавшей высокий умный лоб. Однако к обеду Алексей выйдет – как всегда: холеным респектабельным господином с моноклем, хотя последнее, конечно же, излишне.
Толстой привык жить широко, по-барски, и это стоило изрядных забот его маменьке: с их именьишка собирались совсем крохи. Но коль хочешь стать литератором, крепись, а марку держи. Маменьке приходилось крепиться.
Алексей вошел в кабинет, поставил кофейник на салфетку. Налил себе в чашку. Глотнул. Сел за стол. Стол тоже был красного дерева, на нем аккуратными стопками лежали листы чистой и исписанной бумаги – он не имел привычки писать кое-как и на чем попало. Не имел привычки и раскидываться написанным: все всегда складывалось в папки. Даже если «вздор» – ничего, когда-нибудь что-то и из раннего вздора сгодится. Для полного собрания и трудов будущих исследователей.
Взялся
