любимую в таком раздавленном состоянии. Я понимал: моя девочка морально выпотрошена. Сегодняшний день ее надломил.
Если б моя девочка заплакала, я бы еще мог бы попытаться ее утешить – обнять, приласкать. Поцелуями выпить ее слезы. И нашептать ей на ушко массу нежных глупостей о том, что завтра нам непременно выпадет счастливый билет. Сейчас, мол, главное – восстановить силы пищей и сном. А с нового утра все покатится, как по маслу. Но глаза милой оставались сухими. Усталая и разочарованная, моя красавица отстранилась от всего мира; даже от меня. Казалось: она спряталась в кокон, а сердце ее заледенело.
Ширин подала на стол две тарелки риса с зеленью и кабачковой икрой. Обычно я охотно поглощал любую стряпню моей девочки, да еще нахваливал. Но на сей раз я только поковырял свою порцию вилкой. Кушанье совершенно не лезло в рот. Любимая пришла мне на помощь:
– Не хочешь есть?..
Я ответил честно:
– Кошки рвут душу когтями. Совсем не могу думать о еде.
– Знаешь: я тоже, – сказала любимая. – Давай-ка лучше ляжем спать.
Я, как будто, повеселел. Выключить свет и забраться под одеяло – это было самым правильным решением. В благословенной темноте спальни, когда только лунный луч сочится в окно, наше молчание не будет таким непереносимым. Ты не видишь лица своей девушки, но ощущаешь тепло тела возлюбленной. Слышишь ее дыхание. И понимаешь: не так уж и ужасно обстоят дела, если самый дорогой тебе человек делит с тобой постель. За ночь сердце моей Ширин оттает. Из королевы холода моя милая снова превратится в нежную и кроткую девочку, глядящую на меня с обожанием. Тогда-то, за чашкой ароматного кофе, мы и посоветуемся, как дальше распутывать клубок наших проблем.
Мы разделись, погасили лампу и легли. Я нашарил руку милой и несильно пожал тонкие трепещущие пальчики моей любимой. За день мы, конечно, до чертиков устали. Но мою девочку совсем не тянуло в сон. Она ерзала на постели. Время от времени вздыхала. Покой не приходил и ко мне. Узлы, в которые скрутились мои нервы, не желали развязываться. В голове пульсировала слабая, но надоедливая боль – как если бы кто-то у тебя под самым ухом царапал проволокой по стеклу. Казалось: мы не в кровати лежим, а на дне глубокого пересохшего колодца. Какой тут сон!..
Все же, я закрыл глаза и позволил рождающимся в недрах мозга беспорядочным образам скользить по экрану моего воображения. Картинка сменяла картинку. Вот – заплаканное личико Ширин. Вот – тусклый фонарь, выхватывающий из мрака медленно падающий снег. Вот – дверь с тяжелым подвесным замком… Все это были мои дневные впечатления, как бы записанные на видеокамеру.
Неожиданно образы угасли, как будто их залили черной краской из пятилитрового ведра. И, заслонив весь мир, из тьмы выплыло бровастое и скуластое лицо Бахрома. По губам господина Мансурова ползла хищная улыбка. Казалось: Бахром сейчас разразится леденящим душу сатанинским смехом. А изо рта у Бахрома вылетал голубоватый дым – видимо, от сигареты – придававший директору сходство с драконом.
И
