подручными средствами. И Петра посадили за убийство. Жена ему в тюрьму передачи носила. А история мутная: рассказывают, он чужую вину взял (догадываюсь чью). Да, убил, говорят, сын учительницы. Но отсидел Петр (а дальше что было?). Учительница заболела и умерла, сын ее служил в одной части со мной и погиб: парашют не раскрылся. А Петр стал священником. Попадья у него такая симпатичная – один в один наша учительница…
Все выпили за любовь. Жанна даже дважды. Четвертушка Фозанова истекла, и он перешел на ликер. В нем действительно клубилась какая-то блескучая взвесь, но никто бы не стал утверждать, что золото. Правда, раньше золота никто не пробовал. Если оно блестит, почему бы ему не быть таким противным на вкус? Омский пил вино и пытался сообразить, сколько его нужно, чтобы хоть чуть-чуть пресуществиться. Жанна снова потребовала историй, но теперь любви ей было мало, она возжелала мистики.
– Знаете, иду я однажды с дамой (Омский с дамой – вообще не катит; с другой стороны – почему нет?), а навстречу – чудак с ротвейлером (вот собака!). И я, в живописных целях, говорю: «Вот, мол, животное, возьмет в рот чью-нибудь руку, а рука – хрусть пополам». И тут у меня ровно надвое разлетаются очки. Пять лет носил, а сказал магические слова – и разлетелись. (И все?) У этого эпизода есть продолжение. Рассказываю я о нем как-то другой даме (откуда у него эти дамы берутся? По виду не скажешь). Ну и опять произношу это «хрусть пополам». Гуляем мы по парку, у меня в руке – портфель. Все нормально, полное спокойствие. Пришел домой, смотрю – а в портфеле, знаете, такая пластиковая дуга под ручкой, с внутренней стороны, – аккуратно так расколота. И не было ни удара, ни звука – ничего. С тех пор сколько раз ни рассказываю, повторяю «хрусть пополам» – и ничего не происходит. Я уже стал думать, что случайность. А сейчас сомневаюсь: а если у слов лимит есть (это он про что?)? Например, три раза на одну жизнь. И кто знает, когда этот третий раз будет и что при этом разлетится. Когда через рельсы перехожу, например, никогда эту историю не рассказываю. Ну, хрусть?
Омский поднял стакан, плеснул в рот и захрустел красное соленым огурцом.
– А я так считаю, – сказала Жанна, – что с мистикой мы сталкиваемся со своей же подачи. Приглашаем ее в гости как бы. Вот были мы…
… с младшими в маленькой церкви в Звенигороде. Там еще рублевские фрески, но от них ничего почти не осталось. И увидеть их можно только с хоров. Просим батюшку местного: пустите на хоры Рублева поглядеть. Там для этого надо специально дверь на лестницу открывать. Батюшка смеется: зачем? Что вы там собираетесь увидеть – Царствие небесное? Однако открыл, мы его упросили. Поднялись на хоры, глянули на темную стену – едва-едва контуры фрески проступают, красок уже, конечно, никаких, какие там краски через шестьсот лет.
Тут она остановилась, точно представив этот разрыв во времени и испугавшись его. Застыла с бокалом.
– Шестьсот лет – уму непостижимо (а пятьсот – ближе? А двадцать? А вчера?). Спускаемся, благодарим батюшку, а ко мне подходит
