не столь радужно, как ему рисовал их Толстой. 31 января 1718 года царевич прибыл в Москву, а 3 февраля начался заключительный акт его трагедии.
Размышляя о том, что произошло впоследствии, трудно отказаться от мысли, что и в этих событиях – бегстве и возвращении царевича – не все так просто, как хотел позже представить Петр.
Почему Петр не разрешил Алексею уйти в монастырь, а неожиданно вызвал его в действующую армию?
Почему Кикин, встретив Алексея в Либаве, сказал ему, что Веселовский говорил с вице-канцлером Шёнборном и тот обещал царевичу покровительство австрийского императора? Кикин – человек, преданный Алексею, лгать тому не мог: он, несомненно, разговаривал с Веселовским. Зачем же Веселовский, который принял позднее такое горячее участие в возвращении Алексея, по сути дела провоцировал царевича к бегству в австрийские пределы – по логике вещей, единственное место, где беглец мог укрыться? И почему, когда впоследствии на пытке Кикин об этом рассказал, Веселовского не вызвали для объяснений? И наконец, почему после смерти Алексея Веселовский бежал и в Россию никогда не вернулся? И почему Петр до конца своих дней так страстно хотел его найти, обещая 20 тысяч гульденов в награду тому, кто разыщет беглого дипломата? Не было ли тонко и хитро задуманного плана, в котором учтены были родственные связи Алексея и его слабохарактерность, чтобы побудить его к бегству, которое можно было бы представить изменой? Конечно, это всего лишь предположения и домыслы, но…
А ложь Петра и его посланцев, чтобы вынудить Алексея вернуться? Обещания прощения, убаюкивание возможностью жить частной жизнью с Евфросиньей? И циничная инструкция царя своим посланцам – Толстому и Румянцеву: обещать прощение и «употреблять… вымышленные рации и аргументы» в то время, когда уже готовились следствие и процесс?
И ответ регента Франции герцога Орлеанского (он правил при малолетнем Людовике XV) русскому посланнику в Париже барону Шлейницу, когда тот сообщил ему в разгар расследования «заговора» об отрешении Алексея от наследства, весьма интересен: «Царское величество в бытность свою во Франции (Петр побывал там еще в апреле – июне 1717 г.) открыл мне по секрету о своем намерении; признаюсь, тогда я боялся, не опасно ли это дело; но теперь мне остается только удивляться искусству царского величества, с каким он поступил в этом деле».
3 февраля 1718 года в кремлевском дворце были собраны сенаторы, сановники, генералы. Царь (опять публично!) произнес гневную речь, исчислив действительные (их немного) и мнимые (их более чем достаточно) вины Алексея и закончил свою речь требованием, чтобы сын отказался от прав на престол (к этому Алексей был готов) и – полная неожиданность – назвать соучастников в заговоре и измене. Не дав царевичу опомниться, Петр увлекает его «в близ лежащую камору», и там обманутый и сломленный Алексей в угоду отцу называет «соучастников», точнее – просто близких и сочувствующих ему людей.
