тот у нас на дворе прикармливался, – и стал меня старик натаскивать уже не тайком от всех, но открыто. Да так, что продыху не было. Света я не взвидел от такой заботы.
Только много позже догадался: это было не для меня, а для нее сделано. Чтобы хоть как-то разделить наше близняшество, чтобы не набралась она от меня такого, что лишь драчливым парням впору. Должно быть, тогда папаня и увидел сон, вещий и страшный, хотя рассказал о том года через три, а верно понял и того позже. Что ж, хотелось ему так, а вышло этак: пока старый живодер уводил меня за околицу и там обламывал о мои бока ясеневый шест, она начала говорить с НИМИ…
– Чего? А-а, с Малышом… Ну да, виделся. Нас позавчера свели, дали поговорить. А разве к тебе его не?.. Ну, то есть чтобы…
(И прикусил язык.)
– Чтобы попрощаться. – В ее голосе слышен смешок, да такой, что у меня все нутро словно бы оборвалось. – После приговора то есть. Нет, не было этого. Последний раз я его видела верхом, с мечом да в броне. Как и тебя, кстати. А вот подумай, братец: отчего это нам теперь свидеться дозволили? Только нам с тобой – и именно сейчас?
Я только хмыкнул. Все же девчонка девятнадцати лет, даже если она успела покомандовать войском и пообщаться с НИМИ, против мужчины девятнадцати лет остается как есть полной дурой.
– Что только нам с тобой – понятно. Пьера для попрощаться привести еще могли, а вот для чего другого Малыш теперь не пригоден: он нас с тобой чуть ли не на пядень перерос, и усищи над губой пробились.
– Правда? – Теперь она засмеялась совершенно по-обычному. Скрипнула чем-то за моей спиной: наверное, села на скамью, вроде есть там в углу лавка.
– Ага. Чернющие такие. Он все время, пока мы говорили, знай теребил их с гордостью.
– Ну да пора, в его возрасте так за год как раз и меняются. Парню ведь – ого! – семнадцатый пошел. Я и то опасалась, что он в нас с тобой удастся…
(«В нас с тобой…» Меня аж злостью опалило: ну, шерсть на роже до сих пор не растет, так что я, спрашивается, урод из-за этого или недомерок?! Вообще-то, слегка да, но ведь не карлик, просто малорослый, пааадумаешь! Зато словно из железа кован. Да за меня любую девку отдадут, с ого-го каким приданым! А теперь, когда семейный герб у нас, – даже девку благородных кровей, вот!)
Как-то сумел взять себя в руки: не для того я здесь, чтобы с ней ссориться, да еще перед расставанием.
– Смеяться будете, но в семье первыми из благородных стали мы с братцем. – Дедушка Пьерло покойно откинулся на спинку кресла и сплел пальцы.
Смеяться никому из нас и в голову не пришло, а самые младшие украдкой обменялись тоскливыми взглядами. Ничего, еще привыкнут. Дедушка, похоже, намерен жить вечно – значит, он и прапраправнукам своим будет эту историю рассказывать. Каждый год.
Старшие Дю Лис тоже переглянулись, пряча ухмылки. Уж они-то слышали ее столько раз, сколько нам и не снилось.
Мы почтительно слушали, куда нам было деться.
