ко мне. В первый момент показалось, что он меня даже не узнал.
–Николай Иванович, отпустите меня со сбора веточного корма в виде исключения.
Некоторое время он смотрел на меня, как всегда выкатив глаза и не мигая.
–А что, у тебя менструация, что ли, началась?
Вероятно, он считал свой вопрос чем-то вроде проверки на психологическую устойчивость.
Я не знаю, откуда бралась во мне тогда жизненная смелость. Подозреваю, что из «правильных» советских фильмов и книг. И хотя в школе, в которой я училась, и с кое с кем из знакомых, с которыми общалась, я как раз наблюдала некоторые яркие примеры отсутствия справедливости, но вера в победу разума и совершенства, как вера в победу «гармоничного» человека над моральным уродством, была во мне сильна. Одновременно, правда, с лозунгами о гармоничном человеке существовали обкомовские дома за высокими заборами, какие-то закрытые базы, про которые часто и со значением говорили разные люди, поступления в институт и на работу « по блату» и по звонку, но…
Теперь я понимаю, что параллельный мир был для немалого количества людей вполне осязаем. Но отсутствие жизненного опыта заменяло мне страх. Меня нелегко было испугать.
Я ответила серьёзно, без тени кокетства, без улыбки.
–У меня записаны почти тридцать человек больных. Я не могу заставить их ждать из соображений гуманности.
–Из соображений чего?– переспросил он.
Наверное, он решил, что мои «соображения гуманности» это ответ на его «менструацию».
–Если я не приду на приём, больные напишут на меня жалобу.
Ему надоело разговаривать со мной. Он отвернулся и пошёл контролировать раздачу мешков, в которые нужно было собирать листья.
–Но Николай Иванович! – побежала я следом. -Я не могу собирать этот сор, когда меня ждут больные!
Он даже не повернул в мою сторону голову. Все, кто стоял неподалёку с неудовольствием смотрели на меня.
Я двинулась к подъезду поликлиники.
–Ольга Леонардовна! – закричала мне вслед заведующая. -Вернитесь на место, иначе вместо рабочего дня я запишу вам прогул!
–Меня в институте учили больных лечить, а не ветки собирать, – сказала я внятно и вошла внутрь. Фаина Фёдоровна смотрела мне вслед. Я шла по неосвещённому коридору своего отсека и машинально поворачивала выключатели. За мной поочередно загорались вытянутые прямоугольники неоновых ламп, будто сзади у меня оставалось всё светло и ясно, а впереди была дрожащая темень. Внутри у меня всё тряслось, но я не боялась. Когда чувствуешь себя правым – почему-то не боишься. В самом конце коридора неясно виделись контуры людей. Мёртвые души в день сбора веточного корма.
Когда я дошла до моего отсека, кое-кто из больных, ждущих на обитых дермантином скамейках, встали.
–Ох! А мы-то говорим, зря мы приехали.
Молча я открывала дверь кабинета.
