но обрадовалась тому, что он, кажется, начал приходить в себя – пусть медленно, но начал.
Кондор открыл глаза и уставился на меня и на то, во что превратилась комната.
На покрытые инеем стекла – и на серебро.
Оно сейчас было всюду. Мои руки были в серебре, в туманном сиянии, которое уходило сквозь пальцы и оплетало ладонь Кондора, уползало вверх по его руке. Я не могла пошевелиться то ли от страха, то ли почему-то еще, и пальцы разжать я тоже не могла. Они не слушались меня.
Кондор смотрел на все это в изумлении. Он что-то прошептал, зажмурился, глубоко вдохнул – и отпустил мою руку с какой-то странной легкостью.
В тот же момент мне показалось, что внутри меня что-то разбилось на тысячи мелких, острых ледяных осколков – и вместо жидкого огня под кожей разлился холод, жуткий, уничтожающий все, что способно дышать.
Я успела услышать удар, звук открывающейся двери, голос Ренара и то, что Кондор что-то отвечает ему, успела почувствовать, как меня хватают за плечи, открывают мне рот и вливают в него что-то горькое и обжигающее.
А потом мне стало так больно, что лучше бы я умерла, захлебнувшись ледяной водой, текущей с другой стороны мира.
De Profundis
Магия, мадам, пьянит как вино, и если вы непривычны к ней, то рискуете быстро опьянеть.
Сюзанна Кларк, «Прощай-Милость, или Дамы из Грейс-Адье»
Я пришла в себя, когда голоса, эхо которых плыло где-то в моих грезах замысловатыми диалогами, вдруг стали громче и приобрели весьма явные призвуки начавшегося спора.
– Не хотелось бы рисковать своей шкурой, но, Кондор, мать твоя… достойная женщина, здесь не я клювом прощелкал.
Это совершенно точно был Ренар.
Потому что кто еще осмелится на такое?
– Твоя задача была очень проста, – огрызнулись в ответ. – И заключалась в том, чтобы развлекать девушку. А не оставлять ее одну в толпе!
В последней фразе было столько гнева, что даже произнесенная не слишком громко, она отозвалась в моей голове приступом острой боли.
– Во-первых, не в толпе, – не в пример спокойнее ответил Ренар. – Во-вторых, так было нужно. В тот момент. Кто же знал?
Кондор вздохнул и ответил уже мягче, с каким-то оттенком раскаяния:
– Да никто не знал. И знать не мог.
Он резко замолчал, словно почувствовал, что я их слушаю. Я попыталась моргнуть. Это удалось с трудом: от крошечного движения жесткий обруч боли сдавил мою голову еще сильнее. Притворяться, что я все еще не в сознании, не хотелось, хотелось пить. Страшно. Такой жажды у меня не было никогда – рот словно высох, губы потрескались и болели.
Я попыталась повернуться набок, но не смогла. Головы была тяжелая, тело не слушалось, оно было обессилено до предела. Я шевельнула рукой, дернула ею судорожно, неловко, и мне показалось, что рука прошла сквозь толщу чего-то вязкого, тяжелого, мешающего двигаться. Я издала какой-то полувсхлип, полукрик, и теплые ласковые
