и в соотношениях неопределенности Гейзенберга, вообще не поддается воображению, кое-как примирившемуся с физикой Ньютона.
Ученые задаются вопросом о существовании объективно реального мира, и научное исследование весьма успешно выявляет его природу. Но если основание всякого познания есть опыт, то главная проблема – это насколько сильно мир, о котором говорит наука, отличается от живого мира повседневного опыта. Некоторые теоретики утверждают, что реальный мир – это мир науки, несмотря на то, что мир квантовой физики становится крайне парадоксальным и трудным для понимания. «Опытный мир» текущего времени, целостный опыт, любовь и ненависть, свобода и обида – это, говорят они, иллюзия сознания, а значит, иллюзия мозга.
Но едва ли это научное открытие. Нельзя поставить опыты, чтобы это доказать, и нет никакого общего согласия по этому поводу. Это лишь интерпретация мира, личная точка зрения на мир. А мотивирует эту точку зрения глубокая ненависть к иррациональному и убежденное доверие к «разуму», причем разум понимается как соотнесение пропорций между верой и доказательством, а доказательство понимается как общедоступные данные чувств, проверяемые экспериментально посредством контролируемых, измеримых и многократно повторяемых наблюдений.
Но не может ли существовать иных типов доказательства и опыта, которые разум должен брать в расчет?
Нет никаких причин, чтобы истина состояла лишь в определяющей общедоступной верификации некоего точно сформулированного в естественном языке утверждения. Существуют, конечно, некоторые истины такого рода; истина, что в нормальном человеческом геноме 46 хромосом, хороший тому пример. Она недвусмысленна, точна, и ее утверждение соответствует фактам. Но истины, касающиеся личностной жизни, – это чрезвычайно запутанные, редко полностью выявляемые, постоянно развивающиеся, творчески интерпретируемые сочетания мыслей и чувств. Язык, коим мы располагаем для выражения или описания таких истин, ограничен и груб. Мы едва ли когда-либо можем достигнуть точного, недвусмысленного утверждения, которое соответствовало бы психическому факту, еще менее такого, чтобы каждый мог проверить для себя его истинность. Поэтому истина гораздо больше дело степени, метафор, которые пробуждают интуицию, если взято верное направление, и большей или меньшей приблизительности.
Вещи существуют, несомненно, одним-единственным способом. Но наш язык не в состоянии точно его выразить. Понятия и концепции могут стремиться к этому с большей или меньшей адекватностью и довольно различными, даже явно противоречащими друг другу путями, если принимать слишком буквально. Достижение всестороннего и адекватного взгляда требует мудрости и восприимчивости, а при том, что наша человеческая ситуация отмечена колоссальным невежеством и испорченностью желания и воли, вряд ли кто-то справится с этим. Большинство из нас будет продолжать жить в мире концептуальных антагонизмов,
