Слишком много думает, спонтанности нет. Выходит жалко, как у обессилевшего ребенка. Валера всегда смягчался в такие минуты. Прижимал к себе, большой и сильный. Настоящий слоненок. Она тотчас разозлилась на себя за нежность к мужу: ведь это он во всем виноват, родственные чувства, видите ли, взыграли ни с того ни с сего! Еще раз взглянула на старика, сосредоточенно жующего рыбу беззубым ртом, и ринулась в ванную.
Лада очень долго мыла руки, несколько раз намыливала, взбивала пену. Точно хотела избавиться от запаха рыбы, затхлости, грязи и зла. Какое может быть зло?! Все это мистика, заигравшееся воображение. Вытерла слезы, умылась, лицо без косметики до смешного детское: вздернутый носик, большие глаза, прямо Алиса из мультика. А ей уже двадцать пять, совсем взрослая. Выключила кран. Ворвался детский писк и впервые принес облегчение. Обычно, что греха таить, когда слышала, все внутри сжималось: опять впереди марафон, конец передышке.
Лада подбежала к кроватке, подхватила, прижала малыша к груди. Маленький, хрупкий, беспомощный… Смотрит радостно, внимательно, взгляд уже научился удерживать, улыбнулся, неумело растягивая губки.
– Артошка, Артемий! Солнышко мое! Тут за спиной проскрежетал кашель.
– Дай правнука-то подержать! – и протянул свои коряги. – Ты не бойся, я руки сполоснул после рыбы.
– Вы, должно быть, простужены, заразите ребенка.
– Ну, это ты загнула, Ладка! – отрезал дед. – Никакая хворь меня со времен войны не берет. А кашель – это от курева.
– Ну, ладно, только на минуточку! – тревожно почему-то стало, будто навсегда забирали ее маленького птенчика.
Глава 2
Все не так. Назад в прошлое
Петр Константинович отдал Ладе младенца в голубых бархатных ползунках, подумал неприязненно: «Чистенький, сытый и пахнет как-то не так, как должны пахнуть дети. И это единственное, что я оставил после себя». Почему-то внука Валерия он не брал в расчет.
Слишком уж все здесь его раздражало: и душная от обилия финтифлюшек квартира, и эта глупая заносчивая девка.
– Пойду пройдусь, – бросил в сторону Лады.
Невестка с ребенком на руках стояла, отвернувшись, и будто не слышала. Еле передвигая ноги, он спустился по лестнице, добрался до ближайшей скамейки во дворе, осторожно уселся и закурил.
«Разве таким я был? Джигит, черт побери! А что осталось? Доходяга, мерзну при двадцати пяти градусах тепла».
Петр Константинович, поежившись, застегнул куртку, плюнул под ноги, усмехнулся. Все не так, и небо недостаточно синее, с какой-то молочной белесостью. Молоко Петр Константинович не переваривал, в рот не брал, даже в голод. «Нет, и все!» – прошептал, как заклинание, и тут же ощутил крохотный мгновенный импульс энергии, словно тоненький ручеек в песке появился и сразу иссяк. Обрубки тополей скупо, будто по карточкам, выдавали ошметки пуха. Издалека выплыло размытое поблекшее воспоминание, может быть, самое первое.
Увидел себя словно со стороны: крохотный несмышленыш барахтается в нежных, ватных
