мне никогда не лгала, и я с ней в этом сравниться не мог. Лгать – не лгал, но тут собирался придержать правду несколько часов, до утра, когда миссис Лоренцо соберет волю в кулак и уйдет в свою квартиру.
– Слушай, диван – это… круто. Не детские штучки. – Убедительности не хватало, и я чувствовал, как горят щеки, но таковы преимущества темной кожи: румянец может не заметить даже твоя все так тонко чувствующая мать. – Диван – это приключение. Ты понимаешь? Диван – это здорово.
– Хорошо, мистер Иона Керк. Ты можешь спать на диване, а я буду всю ночь волноваться, думая, как скоро ты захочешь водить автомобиль, встречаться со взрослыми женщинами и пойти на войну.
Я ее обнял.
– Никогда не захочу уйти от тебя.
– Убери свое белье и постели чистые простыни для Донаты. Я схожу вниз, чтобы принести ее пижаму и необходимые мелочи. Ее начинает трясти при мысли о том, что надо идти к себе, даже если вместе со мной.
В квартире на четвертом этаже, с окнами, выходившими на улицу, они не могли слышать, как в проулке Тилтон пинал мусорный бак и громко ругался.
– Не надо бы тебе идти одной. – Она удивленно на меня посмотрела. – Да еще так поздно.
– Поздно? Сейчас двадцать минут десятого, и идти мне всего-то на два этажа ниже. Если я работаю в клубе, сладенький, то прихожу домой гораздо позже, одна и лишь притворяясь, что в сумке у меня пистолет.
– Но мистер Лоренцо умер в той квартире.
Хотя мы и так говорили шепотом, она бросила короткий взгляд в сторону кухни и еще понизила голос:
– Он умер не от заразной болезни или чего-то такого, Иона. И в нашей семье мы верим, что по эту сторону небес есть только один призрак, и это Святой Дух.
Решив не сообщать матери о возвращении отца, пока миссис Лоренцо не ушла домой, я полагал, что поступаю, как мужчина, и усложняю ситуацию, перекладывая свои страхи на маму, когда она помогала миссис Лоренцо пережить свалившуюся на нее беду. Тогда это решение представлялось мне логичным. Но многое, представляющееся логичным в девять лет, годами позже выглядит бессмысленным. В оправдание могу только сказать, что в 1966 году я впервые озаботился стремлением вести себя, как мужчина, несомненно, из страха, что я, если не взять себя в руки, могу последовать примеру своего отца и останусь вечным подростком.
– Теперь перестилай кровать, – велела мама, – а я вернусь через несколько минут.
Она оставила входную дверь приоткрытой. Я подбежал к двери и слушал, как мама спускается по лестнице. Когда понял, что она на площадке между пролетами, я тихонько закрыл и запер дверь, чтобы Тилтон не ворвался в квартиру, если он затаился рядом, метнулся в свою спальню, сдернул с кровати простыни, отнес их в стенной шкаф, где мы держали корзину с грязным бельем, взял чистые простыни, бегом вернулся с ними в спальню, застелил постель. Затем поспешил ко входной двери, поднялся на цыпочки, сумел заглянуть в глазок – с той стороны никого, – открыл дверь и встал на пороге, дожидаясь мамы.
Но она никак не приходила. Я не верил, что в квартире Лоренцо обитает призрак. И тело
