проговорил он, улыбаясь и показывая брешь от выпавшего молочного зуба, но почти шепотом, что выдавало подлинный страх.
– Не думаю, что будет новый ледниковый период, – солгал я, вырезая очередное вымершее животное.
– Вы не верите в глобальное потепление? – спросил он.
Я промолчал.
– Не думаю, что на кого-нибудь будут падать здания, – сказал я наконец. – Тебе что, опять какой-то сон приснился?
– Был плохой сон, там за мной пришел Джозеф Кони[6], и…
– Джозеф Кони?
– Африканский бандит из кино.
– Что ты знаешь про Джозефа Кони?
– Я посмотрел про него на Ютьюбе, он там в Африке всех убивает.
– Но зачем Джозефу Кони приезжать в Бруклин? И при чем тут глобальное потепление?
– В моем плохом сне из-за глобального потепления настал ледниковый период, все здания замерзли, тюрьмы потрескались, все убийцы через трещины повыходили наружу и бросились на нас, и Джозеф Кони на нас бросился, нам надо убегать в Сан-Сальвадор, но у них вертолеты и бинокли ночного видения, а у нас все равно нет papeles[7], бежать нам некуда.
Он перестал резать и лег на стол подбородком, а потом лбом.
Все более частое состояние, при котором у меня кружится голова: скоропреходящая, но сильная агнозия[8], когда предмет у меня в руке – на этот раз зеленые безопасные детские ножницы – перестает быть привычным инструментом и становится чужеродным изделием, остраняющим заодно и кисть руки, состояние, вызываемое ощущением пространственно-временного коллапса или, парадоксальным образом, ошеломляющим чувством слияния всего и вся в одно целое: угандийский военный правитель возникает по милости Ютьюба в кошмарном сне ребенка из Сальвадора, живущего в Бруклине без документов, в детском сне о грядущих бедах, вызванных резкими переменами в погоде и бездушием имперской юридической системы, ставящей мальчика в положение человека без гражданства; Роберто, подобно мне, был склонен к апокалиптическому взгляду на глобальность.
Я попросил его посмотреть на меня, а затем на двух языках дал ему единственное обещание, какое мог дать: что ему нечего бояться Джозефа Кони.
После того как я сдал Роберто у дверей школы с рук на руки его матери Аните, купив ему с ее разрешения – и себе заодно – чуррос[9] у седовласой торговки в ярко-красной широкой накидке (у одной из многих, приходящих с тележками к концу уроков и к концу продленного дня продавать чуррос в любую погоду и helado[10] в теплую, собирающих вокруг себя толпы красивых детей и создающих недолговечные сообщества, где больше материнской сердечности, взаимодействия поколений, языкового разнообразия, чем я мог наблюдать за все свое детство в Топике[11]), я, вопреки своей привычке, не отправился в долгий пеший путь домой, а, поддавшись неясному побуждению, опять вошел в школьное здание.
Документов
Мороженое
