я получил письмо…
– Анджей выбил дно из шестого бочонка, – пробасила у плеча тетка Гражина, – в пекарне сбились с ног, мы распродали недельные запасы брецелей, теперь просто солим сухари и подаем их к пиву.
Бургомистр отвечал на многочисленные приветствия, я вела его к личному столику в уголке, Гося вытирала столешню тряпкой. Сухари? Интересно, кто придумал?
Марек, уже надевший рубаху, стоял за стойкой и солил разложенные на подносах ломти. На макушке его красовалась фетровая шляпа с пучком павлиньих перьев, раньше принадлежавшая ревнивому Петрику. Рукава его рубахи были засучены до локтей, смуглая кожа рук контрастировала с белым тонким шелком.
– Бойкий хлопец, – похвалила Гражина, – сразу к работе. На Гоську прикрикнул, Анджею оплеуху. Успел с Богуславом поторговаться, мясник нам вдвое цену на колбаски снизил.
Я как раз отодвигала стул для бургомистра, этот ежевечерний обряд у нас был до мелочей отработан, и только могла удивленно приподнять брови.
– Вдвое от старой, – уточнила тетка. – Марек ему пригрозил, что трактир в Застолбеньках будет закупаться, что тамошний мясник Яцек Полурукий…
Дослушать не удалось, пан Килер сделал заказ, и, хотя я была уверена, что он от прошлого, позапрошлого и еще десятка «поза» не отличается, нужно было исполнить долг хозяйки. Ну да, как обычно. Дюжина колбасок без гарнира и сидр. Пива наш градоначальник не пил. Я отправилась за стойку. Марек немного отодвинулся, чтоб пропустить, подозвал Госю:
– Сухари и восемь кружек вон тем панам у стены, милая.
Длинные смуглые пальцы легонько ущипнули девичью щечку. Даже если бы руки Госьки не были заняты, она бы все равно не отбивалась. Ласка ей понравилась, обе щеки налились румянцем. Бедный Анджей, кажется, ему предстояло ревновать.
Я присела, выдвинула из-под стойки ящик-ледник, где у нас хранилась бургомистрова дюжина колбасок и еще восемь сверх, иногда пан Килер просил добавки, стала уже подниматься, но в этот момент Марек тоже присел, и мы столкнулись лбами.
– Ходят слухи, – прошептал он заговорщически, – что панна Моравянка с бургомистром гуляет.
– Тебе что за печаль? – терла я место ушиба.
– Ревнует, – решила тетка. – Воспылали чресла-то, не зря Рузечка тебе ворот на блузке расширяла.
Черные глаза Марека как раз уставились в мое декольте, я прикрылась ладонью, вспомнила, что именно эту руку мне целовал Карл, отдернула, случайно зарядив тыльной стороной по длинному смуглому носу.
– Значит, правда. И рука у панны Моравянки тяжелая, и дерется она сразу.
– Подними, – кивнула я на ледник. – Еще раз позволишь себе на мою грудь пялиться… Ай!
Черные словно оникс глаза внимательно смотрели, как в моем декольте плавится крошечный ледяной осколок, я даже не успела заметить, когда мне его туда бросили.
– Один-один, горячая панна Аделька.
Марек
