частокол ограждения, кончилась серая полоса перрона, справа проносились стройные стволы корабельных сосен. Они зашли в вагон, Даша тотчас запрыгнула с ногами на сиденье и прильнула к окну. Женщина села рядом, продолжая сжимать ее запястье, словно опасаясь, что та опять убежит.
– Ваша дочь? – спросил Сергей.
– Нет… Я работаю воспитателем в детском доме. – Она спохватилась и представилась: – Надежда Петровна!
– Рад знакомству! Я Сергей…
– Можно просто Надежда. – Она вдруг поняла, что краснеет. Заливается румянцем, как девочка. Перед ней был мужчина того типа, которого она всегда побаивалась. Жесткое выражение лица, сломанный нос, глубоко посаженные серые глаза, короткий серебрящийся ежик волос.
– У вас кровь на куртке, – сказала она. – И еще здесь, на губе…
Она достала бумажный платочек.
– Разрешите?
Она приложила платок к ране. Кровь быстро впиталась, на бумаге темнело бурое пятно.
– Я хотела вас поблагодарить, Сергей! – вырвалось у нее непроизвольное восклицание. – Вы… Спасли меня, спасли нас… – Она импульсивно прижала к себе девочку.
Он улыбнулся, ощущение опасности исчезло. Удивительно, как простая улыбка преобразила резкие черты лица мужчины.
– В одном старом советском фильме было сказано, – сказал он, – защищать и принимать решение – простая мужская обязанность. Вы же не будете хвалить женщину за то, что она умеет варить суп!
– Я не умею варить суп! – воскликнула Надежда, и они рассмеялись.
Мимо пролетали телеграфные столбы, зеленая лента лесного массива струилась вдоль окон, как ожившее полотно художника-импрессиониста. Ритмично, в унисон с ударами сердца, постукивали колеса поезда.
Они вышли на станции Площадь Ленина. Возникла неловкая пауза. Положение спас звонок Марии Цейтлиной. Пока Надежда разговаривала с подругой, Сергей щелкнул по носу Дашу, пробормотал что-то неразборчиво и зашагал по направлению к входу в метрополитен. Закончив беседу, Надежда увидела его широкую спину, обтянутую черной кожаной курткой, промелькнувшую вдалеке.
– Дядя Сережа ушел! – грустно сообщила Даша.
Большую часть стола покрывали бумажные листы. Маленькая художница склонилась над очередным рисунком, завершив тонировки, отбросила его в сторону. Детское личико исказила гримаса, словно девочка съела что-то кислое или горькое.
«Он видит вас…» В нижнем правом углу листа, где обычно художники ставят свою подпись, кривовато выплясывали буквы.
Уборщица зашла в комнату, поставила в углу ведро с плещущейся темной водой.
– Шла бы ты погулять, Ангелина! – Женщина приветливо улыбнулась. – На улице прямо лето!
Девочка равнодушно посмотрела в ведро, там пузырились радужные разводы моющего средства.
– Не хочу…
Пожилая женщина глянула на рисунок, коротко перекрестилась, улыбка исчезла с ее лица.
– Страх
