Павлыч, папиросочку закурить.
Барин вынул портсигар, достал папиросу и подал.
– Набаловался я с господами насчет папиросок. Своя-то трубка уж и не курится, – продолжал Панкрат. – Право слово. Да и вообще у нас ноне… Господин Портяев – уж на что мужчина строгий, за семью замками живет, а и у него с неделю назад кучерской кафтан из сарая ушел. На солдат полагают. Копали тут у него солдаты картошку. Испьянствовался ноне народ, ужасти как – вот это отчего. Пьянства да буянства такие пошли.
Барин улыбнулся, посмотрел на красно-сизый нос Панкрата и сказал:
– Не тебе осуждать пьянство. Слепой кривому глаз колет.
– Зачем так! Я, сударь, этому подвержен, это точно, но я себя соблюдаю. Я егерь, мне не выпить нельзя, потому должность у нас такая треклятая, а чтобы дебоширить и драться я – упаси боже. А ведь это что же: вчера у сдвиженского мужика дух отшибли, губу разорвали – до того колотили. И из-за чего началось? Продал он попу улей, получил деньги, пришел в кабак…
– Панкрат! Да скоро ли же куропатки-то? – перебил его барин.
– Наведу, наведу. Вы, ваше благородие, насчет куропаток не сумлевайтесь. Ваши будут. Деваться им некуда. Вот сейчас лядину пройдем, на сухое место ступим – тут они и будут. Выводки прелесть. Вон уж собачка их почуяла. Ах, то есть и собака же у вас, Алексей Павлыч! – Да, это пес добрый! – отвечал барин.
– Цены нет вашей собаке. Смотрите, как бы не украли.
– Типун бы тебе на язык.
– Нет, я к тому, что воровство-то ноне у нас… На прошлой неделе ехал балахновский сторож и сапоги новые вез, заехал в кабак в Сережине, приезжает домой пьяный – нет сапог. Народ-то уж нынче очень избалован стал.
– Не тебе осуждать. Ты, брат, сам избалован.
– Одначе я не ворую.
– Врешь. У Коромыслова щенка украл.
– Так ведь это я не для себя, а для Валентина Павлыча. А для Валентина Павлыча я не токмо что щенка – ребенка уворую. Очень уж господин хороший. Два рублика мне за щенка-то пожертвовал. То есть верите, Алексей Павлыч, до чего ноне народ избалован! Тут вот у нас в четырнадцати верстах мужик Давыдка Еж есть. Еж он по прозванию. Так за двадцать четыре рубля жену свою барину-охотнику продал. Тот так и увез ее в Питер. Теперь у него в Питере живет и в браслетках щеголяет.
– Скоро ли куропатки?
– Да уж наведу. Будьте покойны. И такие, сударь, выводки, что вы вот из этого самого серебряного стаканчика два раза мне поднесете за них. С чем у вас ноне фляжка, Алексей Павлыч?
– С березовкой, – отвечал барин.
– Чудесная водка, пользительная. Кустик вот сейчас на бугорке выбрать, на пеньке присесть – первый сорт. Жену свою продать! Ах ты господи! Ну, нешто не баловство это? Оттого тут у нас и хлебопашество всякое упало. Катушкина знаете? Кривой такой. Ноне и не сеял. Дочь отпустил в куфарки, сыновья в извоз ездят – тем и питается. А уж и пьет же!..
– Да
