ты что? Ну старенький уже был…
– А то! Ему же за восемьдесят уже стукнуло…
– А его внучка к нам не хочет? – спросила Тамара осторожно. Помнила про слова Светы про то, что людей у них теперь достаточно, но спросила, не надеясь на результат.
Людмила Юрьевна пожала плечами.
– Не спрашивала… Слушай, а как там сейчас? Ну, в «Буратине»…
– «Стаккато» он теперь называется, – поправила её бабушка.
– Ааа, ну… Бардак там был, – Тамара слегка рассмеялась. – Света рассказывала, что они с её отцом поставили хороший спектакль – «Мастера и Маргариту», вроде бы, – и якобы даже какой-то московской комиссии очень понравилось, и они спонсировали его какое-то время. А загнулся театр из-за того, что Светин папа заболел, и после него руководить было некому.
– А ты-то чего туда пошла?
– На сцене играть хочу. А в школьном театре не пускают, говорят – инвалид.
– Молодец у тебя внучка-то, – уважительно произнесла Людмила Юрьевна, обращаясь к бабушке, при этом оттопыривая уголки губ вниз, – молодец, ничего не скажешь. С характером.
Тамаре стало неожиданно приятно услышать подобное. Хвалили её редко, и ещё реже – за какой-то там «характер», которого она в себе и близко не видела.
В этот момент у бабушки зазвонил в коридоре телефон и та отправилась отвечать.
– Да? Да, Риммочка, да, – звонила Тамарина мама. – У меня она, сидит, пришла только что, сейчас чаем поить буду… В смысле, «сбежала»?! Пирожочек мой, не закатывай мне здесь истерик, с твоей дочерью полный порядок… Не на-а-адо приезжать, не надо! Сейчас мы с ней поговорим, и если нужно, мы вызовем такси. Я тебе перезвоню. Не нервничай!.. Я сказала – не нервничай, – повторила она терпеливо, – ничего с твоей Тамарой не случится. Я тебе перезвоню. Выпей чаю зелёного. Помогает.
Завершив свой разговор, она вернулась и села перед Тамарой с самым серьёзным выражением лица.
– И почему, внученька, мы маму расстраиваем? – спросила она самым укоризненным тоном.
Тамаре сразу же стало не по себе: бабушка была чуть ни единственным для неё человеком, чьи упрёки били в самое сердце, и от которых было неопровержимо стыдно и совестно, даже если она, в сути своей, ничего не сделала. Поэтому слушать такой тон было невыносимо. Скрывать от неё что-то или, тем более, врать – тем более.
Именно поэтому в тот момент Тамара почувствовала себя самой скверной дочкой на планете. Ну или хотя бы в округе Ветродвинска.
– Я… позавчера пришла домой и ноги сильно заболели. Утром поехали в больницу. Врач сказал маме, что я их перенапрягла. И что, если так дальше будет, то я могу стать инвалидом. Ну… На коляске ездить. Мама перепугалась. Сказала, что никакого «Стаккато». И запретила мне идти.
– И ты, конечно же, пошла, – резюмировала бабушка.
– И я, конечно же, пошла, – твёрдо кивнула Тамара. – Потому что я не могла не пойти! Мы собрались ставить спектакль, Шекспира. Туда только ребята набежали. Света сегодня прям духом воспрянула… И вдруг я сливаюсь – ну как ты
