рак ее съел. И никто не смог ее спасти. Я случайно услышала, как родители накануне бабушкиной кончины обсуждали предложение хирургов районной больницы, где лежала бабушка, сделать ей операцию по удалению опухоли. Уже всем было ясно, что она теряет силы, высыхает на глазах, что метастазы разошлись по всему телу и операция бесполезна. Тем более в возрасте семидесяти четырех лет сердце могло не выдержать длительного погружения в наркоз. Даже при начальной стадии рака операция может оказаться бесполезной, а тут – четвертая степень рака желудка. Но алчные хирурги настаивали. Им же важнее получить деньги. А на то, что человек все равно умрет, а семья отдаст последние деньги, – плевать. Только после вмешательства опытного терапевта, лечившего бабушку, бессовестные хирурги отстали.
Помню момент, когда я последний раз в жизни видела бабушку живой. Восемнадцатого октября, в воскресенье, мы пришли к ней в палату. Она сидела в кровати, укутавшись одеялом до пояса, верхняя часть ее туловища утопала в подушке, которая вертикально прислонилась к спинке кровати. Бабушка будто выцвела, стала прозрачной и полностью седой. Даже ее брови, которые до помещения в больницу были темными, побелели. Говорила бабушка медленно, как будто это причиняло ей боль, почти не жестикулировала. Было заметно, что каждый звук, каждое движение даются ей с огромным трудом. Я не помню, что она говорила. Я помню, что говорила я. И спустя двадцать лет чувствую себя виноватой.
– Мам, пойдем уже домой! По телевизору уже мультики начались. Мы опоздаем.
Бабушка слабенько улыбнулась, глаза стали влажными, и она тихо сказала:
– Идите домой. Я как раз посплю немножко.
Ну не могла я поверить, что она скоро умрет. И не могла представить себе, что это случится настолько скоро – уже на следующий день.
– Саша, пойдем, простишься с мамой, – выпалила моя мама, прибежав из больницы следующим утром.
И родители пошли вдвоем. Я провожала их взглядом, сидя на подоконнике. За окном шуршала золотыми листьями теплая осень. Прохожие спешили по своим делам. Несли покупки, торопились в гости, да мало ли куда они могли отправиться. А мои родители, не глядя друг на друга, опустив головы, побрели в больницу. Сестра была в школе. А я сидела на подоконнике в ожидании горя. И мне, пятилетней девочке, казалось, что я уже достигла своего предела существования. Что мне уже ничего не надо. Что мне уже ничего не положено, потому что все запасы радости на земле закончились, а мне не хватило, ни крошки не досталось. Что эта боль близкой потери навсегда стерла во мне способность ощущать что-то кроме нее.
Откуда ни возьмись появились соседи, знакомые, едва знакомые, совсем незнакомые. Суетились, причитали.
– Бедные дети, бабушка же их вынянчила. Родители днями на работе, все она с ними сидела, гуляла, учила. Как же без нее-то будут?
Эти черствые люди, наверное, думали, что их нелепые речи окажут нам психологическую поддержку. Но эффект был противоположным.
