яму, все четверо принялись уминать, утрамбовывать холмик лопатами, повернутыми плашмя. В общем молчании глухие удары лопат о землю гремели, словно раскаты грома. При каждом ударе Абита невольно вздрагивала: казалось, Эдварда вбивают в могилу, гонят из жизни прочь, навстречу небытию. Как только могильщики завершили работу, вперед, прижав шляпу к груди, выступил преподобный Картер.
– Прощанию конец, – объявил он.
Собравшиеся немедля встрепенулись, двинулись по домам, к собственным фермам, к собственной жизни.
«И все? – удивилась Абита. – “Прощанию конец”? Выходит, вся жизнь человека даже пары слов не стоит?»
Желание выкрикнуть имя Эдварда, во весь голос напомнить всем о его достоинствах сделалось нестерпимым, но тут в голове Абиты словно бы зазвучал голос мужа. «Нет, Аби, придержи-ка слова при себе. Теперь ты одна, на собственном попечении, и должна научиться быть такой же, как все».
Однако Абита покачала головой.
– Подождите, – заговорила она.
Никто ее не услышал.
– Подождите, – повторила она чуть громче.
Никто не замедлил шага.
– Подождите! – в полный голос воскликнула Абита. – Пожалуйста, подождите минутку!
Все, как один, остановились, повернулись к ней.
– Можно, я скажу пару слов? Всего пару слов. Я не слишком много прошу?
Во взглядах многих мелькнула жалость – очевидно, не только Абите казалось, что похороны сверх меры скромны, но остальные даже не потрудились скрыть раздражения.
Преподобный Картер взглянул на Абиту, точно на непослушное дитя. Поначалу Абита решила, что он отчитает ее у всех на виду, однако преподобный, бросив взгляд на могилу Эдварда, всего лишь вздохнул.
– Что ж, говори.
Абита шумно перевела дух.
– Я только хочу сказать здесь, перед всеми вами, что Эдвард был хорошим человеком. Вот и все.
На лицах многих отразилось недоумение, и Абите сделалось ясно: ее слова ни на кого не произвели впечатления.
«Ну и пусть, – подумала она. – Это ведь не для них, Эдвард, а для тебя».
Саттонцы, отвернувшись, двинулись восвояси, и вскоре Абита осталась наедине с полным тряпья гробом в могиле да серым камнем, украшенным именем мужа.
Дождавшись, пока последний из саттонцев не скроется за холмом, она опустилась на колени, покопалась в кармане плаща и вынула из него прядку собственных волос, завязанную бантиком.
– Это тебе, Эдвард. За доброту души, за нежность… за то, что ты был мне другом.
Поцеловав бантик, Абита положила его поверх могильного камня, поднялась, отряхнула испачканные в земле руки и двинулась назад, к деревне. Однако, взойдя на гребень холма, она увидела у тропы всех трех проповедников, дожидающихся ее. Рядом с ними стоял Уоллес.
– Господи Иисусе, – вполголоса выдохнула она. – Неужто этот стервятник
