ее в дом второй женой, даже не извещая об этом первую, оставшуюся в Стамбуле. Но Сами-паша занимал высокий пост в бюрократической структуре Османской империи. Еще важнее было то, что в последние годы переход христиан в мусульманство вызывал протесты консулов и послов, которые каждый раз твердили о насилии и принуждении, раздувая такие случаи и придавая им политическую окраску. Это раздражало Стамбул, а раздражать Стамбул губернатору хотелось меньше всего.
– Ах, паша, что же теперь будет? Чем мы провинились? Что нам делать?
– Нужно слушать, что говорю я, что говорит власть, и подчиняться. Не верь слухам. Государство держит ситуацию под контролем.
– Вы бы только знали, что́ говорят! – подхватила Марика.
– Расскажи-ка.
– Болтают, будто эту так называемую чуму привез Бонковский-паша, а сейчас, когда его убили, она осталась без хозяина и бродит по городу, как потерявшийся ребенок. Будут еще смерти.
– Еще что?
– Кое-кто, увы, утверждает, что никакой чумы нет. Даже среди греков такие есть.
– Ну, теперь-то, думаю, подобной чепухи уже не несут. Еще?
– Толкуют, что чуму привезли на пароходе «Азизийе». Будто бы крысы оттуда перебрались на лодку, а потом на берег.
– Еще?
– А племянница султана, говорят, очень красивая. Это правда?
– Не знаю, – буркнул Сами-паша с таким видом, будто ему предложили раскрыть государственную тайну. – И вообще, самая красивая – ты.
Глава 20
Следующим утром перед началом заседания губернатор показал членам Карантинного комитета карту, висящую на стене в небольшой комнате рядом с его кабинетом. Отныне в соответствии с принятым накануне решением и правилами эпидемиологической науки на этой карте должны были обозначаться зараженные дома, где были зафиксированы случаи смерти от чумы. Решения о том, какие улицы и кварталы обносить санитарным кордоном, надлежало принимать, сообразуясь с этой картой.
Тут аптекарь Никифорос с преувеличенной вежливостью поинтересовался, когда же губернатор вернет ему кусок ткани с эмблемой его аптеки.
– Я присутствую на заседаниях и голосую так, как вы желаете, – прибавил он.
– Какой же вы, оказывается, настойчивый человек, Никифорос-эфенди! – проворчал Сами-паша, открывая шкафчик. – Вот, пожалуйста! – С этими словами он продемонстрировал кусок ткани членам комитета. – Полюбуйтесь!
Дамат Нури, колагасы, Мазхар-эфенди, священники и все прочие оглядели красновато-розовую ткань, на которой была искусно изображена мингерская роза. Губернатор внимательно следил за выражением их лиц.
– Всем очень понравилась ваша реклама, Никифорос-эфенди!
– Идея принадлежала Бонковскому-паше, – ответил аптекарь.
– В таком случае вы обязательно заберете свою ткань, тем более что в архивную опись ее внесли, никуда не денется. Но сейчас я отдать ее не могу, как бы мне
