не знаю, с чего у них все началось… Поссорились они. Крепко! Мэмору, в смысле, с матушкой его. С год назад, вроде… Точно, с год! Мы все слышали, как они друг на друга орут. Так рассорились, что и не помирились больше. До самой ее смерти, да!
Сэберо судорожно сглотнул, дернув кадыком.
– А потом Котонэ заходить перестала. К соседям, в смысле. Ко мне, к Эйта, к остальным. Раньше-то она часто… Когда по делу, а чаще так просто. Ох, языкатая была! Вредная! Вы уж простите, господин. Нехорошо так о мертвой, но вы ж велели – всю правду. Вот я и…
Заискивая, он искал взглядом моего одобрения. Я по-прежнему сохранял бесстрастный вид. Хотелось надеяться, что сейчас я хоть немного походил на господина Сэки в те моменты, когда начальство вело дознание.
Не дождавшись поддержки, Сэберо тяжело вздохнул:
– Перестала, значит, заходить. То ли сын ее запирал, то ли сама на нас всех зла была…
– За что?
– Что не вмешались, сына не пристыдили. Ее сторону не взяли. А кому оно надо, в чужие ссоры влезать? Никому не надо! Через время видим – исхудала Котонэ. И чем дальше, тем больше. Нищенки на базаре, уж простите, краше выглядят. Может, заболела, думаю? Мало ли? А потом слышно стало, как она ночами воет! Страшно так, жалостно…
Он дернул себя за левый ус:
– Еды у сына просила. А тот или не отвечал, или кричал: нету, мол! Нету для тебя еды! А сам-то ничего, не голодал. И жена его, и сынок…
– Так что ж он ее, голодом морил? – не выдержал я. – Родной сын?!
– Морил, еще как морил! – Сэберо непонятно почему усмотрел в моих словах поддержку и обрадованно закивал. – Не знаю, как она год продержалась-то! Видно, все-таки давал ей что-то, малость малую… А может, парнишка украдкой подкармливал…
– Внук, Арэта?
– Ну да, он самый. Он-то бабушку любил, это точно…
– А Асами?
– А что Асами? Нет, она мужа всегда боялась. Что скажет, то и делает.
– Значит, сын морил мать голодом. И что дальше?
Не давать матери еды – или почти не давать – это ведь не убийство? Могла, в конце концов, по соседям побираться, на базаре попрошайничать, воровать, властям на сына пожаловаться… Нет, не убийство. Значит – никакого фуккацу. Такой, значит, Остров Девяти Смертей внутри одной семьи, одного дома. Личный Остров для родной матери.
Меня передернуло. Очень надеюсь, что это не отразилось на моем лице.
– А что дальше? Дальше он на речку ее повел – мириться. Это сам Мэмору так потом рассказывал. Врал, думаю, но точно не скажу. Может, и правда? А она возьми и утони… Толкал он ее, не толкал – кто теперь дозна́ется?
– Я дозна́юсь. Это все?
– Все, господин. Клянусь, ничего не утаил!
То ли Мэмору устал ждать, пока мать помрет от голода, то ли всё же опасался возможного фуккацу – мало ли! – и решил подстроить дело так, чтобы мать сама упала в реку и утонула. И в итоге просчитался. Или не просчитался?
