последнего, – отшучивался: медвежий коготь выбеленный. Хотя тот по размерам очень превосходил. Как детский мизинец трехлетнего ребенка по сравнению с мизинцем взрослого мужчины.
Лишь ГЛАЗА напоминали кельту о его настоящем возрасте. Нет, они не старые, – с желтым оттенком, как бывает, – они сияли на лике кельта каким—то синим огнем. Сияли, на вечно молодом лике, приводя некоторых в замешательство, на мысль наводя, – не гад ли? Порой ночью Энрике смотрел на себя в зеркало, применял магию, – зажигая лучину или свечу на столе, чтобы видеть себя, – и его очи (радужка) светились в полумраке, словно облученные радиацией предметы. Как неоновый свет на современных улицах. О да, он многое мог! Придется когда-нибудь все показать. А пока нельзя: за демона примут. Иногда Архимаг брал Библию в руки, не находя там ничего путного для себя, посмеиваясь над еврейским творением. А в церкви он увидел большую икону Архангела Михаила, – с мечом и щитом, задумался. Похож на него! Что ж… поиграем. На невежестве народа, если ооочень разозлят.
Задавались люди вопросом (сталкиваясь с этим серьезным, взрослым взглядом мужчины): ЧТО же произошло в жизни Василия, чтобы он НАСТОЛЬКО отдалился от люда, повзрослев в одночасье? Они всеръез думали: отрок еще девственник, ему от силы лет девятнадцать. Но ГЛАЗА говорили об обратном.
Может быть, в них и влюбилась Настя. Молодое лицо с умудренными веками очами… Со СЛИШКОМ ПРАВИЛЬНОЙ ФОРМЫ радужкой, – СЛИШКОМ круглой, голубо—синего цвета. Как озеро в горах в ясную погоду. Девки сходили от Васьки с ума в храме, на улице, по его ухоженным, золотым волосам. Ведь у них ТАКОЙ цвет, какой давно не встречался ни у кого.
День, ночь с Настей – все равно, когда и как… наслаждаться этим счастьем БЕСКОНЕЧНО, целуя сие великолепное тело, нежно или сильно сжав в объятиях. Фантазия Гвелда порой застилала разум, он тогда старался не показываться на глаза девушке. Глаза сразу становились в слезах, или красными от возбуждения. Не раз Энрике хотел плюнуть на страну, на ее порядки, утащив девушку на сеновал.
Бывало, пойдут вместе на службу, отойдет Энрике от девушки в сторону, – чуть ли не в угол, – а сам любуется, порой сглатывая слюну. Представлял, как будет в этом храме венчаться. Или на поляне, по – скандинавски. Иногда на мужчину поглядывал батюшка, но слишком подозрительно. Приходит, не молится, не поет молитвы! Непорядок! Гвелд мысленно успокаивал его: «Я не бесноватый, а самый старый из всех… Я не желаю зла. Пусть Бог и мне счастье подарит».
Иногда Энрике—Васька не ходил никуда, а рыдал в подушку. Прекрасно понимая: Настя смертная девушка, она состарится, умрет. Все равно есть в ней что—то НЕ ТО для человека. А потом Архимаг перестал ходить в храм для вида, плюнув. Иван не раз говорил: дочь находила пропавшую скотину в лесу, словно читая мысли. Поглядел Васька на нее сквозь невидимость Магов, – и ничего.
СТРАННО
