уже шапки ломают – мол, выходи, барин, пахать подано. А вечером никто графу и мешать не мыслит. Только разве комнатная девка крикнет негромко: «Ба-а-а-рин, кровать расстелена. Угнетать придете?»
Вот тебе и вся писательская жизнь. Кто на работе ничего не добился и с огорчения и зависти к коллегам заявил: «Я ухожу с работы, мне писать нужно романы про жизнь и отношения. Вы все еще завидовать будете!» Садится дома. И пишет, идиот, что в ум приходит. Конечно, желательно, чтобы при этом была жена дееспособная и с хорошим достатком. В смысле чтобы содержала этакого «писателя».
Вот о таком я, Арик, тайком и мечтаю. Да где там. Нет, нет, перевелись нынче бабы-стахановки. Еще не раз вспомнишь советскую власть, угнетательницу литературы.
Ну, я опять не туда залетаю. Давай, Арка, понемногу, и расскажи мне про себя. Вот, бог мой, лет тридцать не виделись. Почти как у мушкетеров – двадцать лет спустя.
– Ладно, давай накатим, и я расскажу тебе свою опупею. Это сразу роман, сценарий, детектив и исследование женской природы. Фрейд переворачивается.
Мы выпили. Немного, и это, повторяю, радует.
– Слушай, и только одна просьба – не перебивай. Я этого не терплю. А уж в подпитии могу и в ухо.
Да, Арик может, он этим еще в школе отличался. И я решил не перебивать ни в коем случае. Ибо даже по пьянке получить по физиономии от приятеля не совсем приятно.
– Так вот, помнишь, нас часто на лето отправляли в лагеря. Да ладно хмыкать, конечно в пионерские. Меня сразу выбрали начальником пионерской дружины. Мои задачи как начальника были просты. Отряд должен построиться утром на подъем флага. Далее все разбегались кто куда. Нет, вру. Все мчались в столовку, что была в большом, конечно полностью ободранном, храме. Ели мы макароны. Реже – картошку вареную. Никогда – мяса. Нет, вру, иногда попадалась в макаронах тушенка. Называлось это «макароны по-флотски» и поглощалось нами, детьми любых отрядов, то есть любых возрастов, немедленно. Съедали все и добавки не просили. Точно знали: добавки не будет. Ее не было даже в торжественный ужин при окончании смены. Дали две печенюшки. Вкусные.
Но теперь, с высоты наших прожитых годов, я понимаю и не виню администрацию лагеря. Шел тысяча девятьсот сорок шестой или сорок седьмой год. Еды в стране не было. Ну, это я чего-то развспоминался. На самом деле с нами со всеми, то есть с отрядами мальчиков, что-то случилось. Мы же все учились в мужских школах. Ну кроме девочек. Которые, естественно, учились в женских. И вот в лагере мы увидели, что… догадайся с трех раз!
Я от волнения налил рюмку чая зеленого. Выпил и был уверен, что пью водку.
– Мы увидели девочек в сарафанчиках, майках цветастых, спортивных штанах сатиновых. В трусах девочкам ходить не разрешалось. Я недавно узнал почему. Вождь нашего государства, гениальный зодчий товарищ Сталин, на параде физкультурников увидел марш колонн гимнасток в спортивных трусиках. И сразу узрел легкое волнение на трибуне Мавзолея. Особенно где стоял наш народный крестьянский
