оказалась даже очень здоровая.
Толик брал Ритку за руку и даже однажды на плечо ей руку положил. Мол, я комара отгоняю. А меня все задвигал, задвигал. При этом еще и командовал: «Ну чо ты, Арик, иди сзади. Видишь – тропка, по ней только вдвоем, и то если прижмемся. Ну, Рита, ну, прижимайся, прижимайся. А то споткнемся».
Ритка – в хохот. Толик – хихикает. Я – злюсь. Почему бы?
В Москве мы все прощались. Пели любимую «Ах, картошка, тошка-тошка, пионеров идеал…». Менялись адресами. К моему удивлению, стала ко мне приходить Ритка. И про Анатолия мы, конечно, и не вспоминали.
Я тогда сразу в геологический – все бредил открытиями академика Ферсмана. А Рита – по филологической части, учит французский и английский. Умная. Начала курить, и это ей здорово шло. Научила меня, помню до сих пор – «мон анж». Значит «мой ангел».
Но все летело быстро, быстро. Я топал, летал и ползал по Сибири. И Западной. И Восточной. И дооткрывался, в смысле ископаемых. В общем, чо тебе рассказывать. Страна распалась, партия наша крякнула, и «золото КПСС», что я наоткрывал, исчезло, очевидно в подвалах Цюриха. И неудивительно. Там, в Цюрихе, еще наш Ильич бабло прятал… Давай немного.
Немного выпили. Рассказ Арика лился плавно, и еда была хороша. Поэтому мы сидели, как говорится, славно. В свое полное удовольствие.
Мой склероз, кстати, стал как бы сказать, очищаться. Или, вернее, мозги от него, вульгариса, стали немного-немного приходить в порядок. Все явственней и явственней проступали тени персон, о которых Арик упоминал. И Риту я уже вижу такой, какой она была в девяностых, когда мы виделись, как думалось, в последний раз. Потому что у Арика были сложности, в которых понимал только он, да и я думал в те времена: убьют, не убьют? Бауманская группировка запросто могла. А за что? Этого в те годы объяснить не мог никто. Да ладно. Убьют – значит, надо. Время такое. Так рассуждала наша славная милиция. А Ритка стояла передо мной – рыжая, яркая, как солнце, – и хохотала.
Арик продолжал.
– У меня квартира осталась от родителей. Да ты помнишь, наискосок от твоего дома. Вот мы и поселились. Я – в экспедицию, Ритка – в ожидание.
Скажу честно, никогда не думал об этом самом. Ну, кто ножи точит на кухне в мое отсутствие. Все в Ритке было. И взбалмошная, и обманщица, и притворщица, и жестокая до омерзения. Но вот как-то не думал, и все. Даже сомнения не заползали.
А тем временем подходили эти проклятые, страшные в своей разрухе и голоде, девяностые.
Эвон как заговорил Арик. Послушала бы его наша литераторша, Наталья Ивановна Выскребенцева, ей-богу, обрадовалась бы. Еще бы! Уж ежели оболтус Маркел, то есть я, пишет книги, а раздолбай Арнольд Чапский излагает о жизни таким литературным «штилем» – жизнь, значит, прожита не зря.
Мы тихонько накатили еще понемногу. Чтобы кураж не прошел, с одной стороны, но и в сон не впасть – с другой. Особенно это опасно для меня. Я ведь могу впасть в сон в любую минуту дня и ночи. Правда, в последнее время отмечаю,
