движущие силы; поняв всё, мы всё простим. Именно так относятся к своей истории в Англии и Франции. Независимо от его политической принадлежности, англичанин способен объективно воспринимать историю религиозных и конституционных столкновений XVII в., историю утраты штатов Новой Англии в XVIII в.; ни один англичанин не видит в Кромвеле или Вашингтоне только воплощение национальных неудач. И ни один француз, независимо от того, бонапартист он, роялист или республиканец, не пожелает вычеркнуть Людовика XIV, Робеспьера или Наполеона из истории своего народа. И для чехов-католиков точно так же не составляет труда понять гуситов или моравских братьев с учетом обстоятельств их собственного времени. Подобное отношение к истории без труда ведет к пониманию и определению того, что не имеет отношения к делу.
Только немцы все еще не могут отказаться от такого представления об истории, которое не смотрит на прошлое глазами настоящего. Даже сегодня для одних немцев Мартин Лютер является великим освободителем умов, а для других – воплощением антихриста. Особенно это касается недавней истории. В отношении современного периода, начинающегося с Вестфальского мира (1648), в Германии существуют два подхода к истории – прусско-протестантский и австро-католический, которые вряд ли могут похвастать общей интерпретацией хотя бы одного эпизода. Начиная с 1815 г. проявляется еще более широкое расхождение взглядов, столкновение между либеральной и авторитарной государственными идеями[11]; и наконец, недавно была предпринята попытка противопоставить «капиталистической» историографии «пролетарскую». Все это указывает не только на поразительную нехватку научного здравого смысла и способностей к критическому толкованию истории, но и на прискорбную незрелость политических суждений.
Там, где оказалось невозможным достичь согласия в интерпретации давно минувших сражений, еще меньше следует ожидать взаимного согласия при оценке ближайшего прошлого. Здесь мы также уже наблюдаем возникновение двух крайне противоречивых мифов. С одной стороны, утверждается, что немецкий народ, введенный в заблуждение пораженческой пропагандой, потерял волю к власти; и, таким образом, вследствие «развала внутреннего фронта» неизбежная победа, которая должна была подчинить ему весь земной шар, была превращена в катастрофическое поражение. При этом забывается, что отчаяние овладело людьми только после того, как люди не дождались обещанных Генеральным штабом решающих побед, после того, как миллионы немцев полегли в бесцельных сражениях с противником, имеющим значительное превосходство в численности и лучше вооруженным, и голод принес смерть и болезни тем, кто оставался дома[12]. Не менее далек от истины и другой миф, возлагающий вину за эту войну и, стало быть, за поражение, на капитализм, экономическую систему, основанную на частной собственности на средства производства. При этом забывается, что либерализм всегда отличался пацифизмом и антимилитаризмом, и лишь с его ниспровержением, которое
По этому поводу см.:
Это не означает, что поведение радикального крыла социал-демократической партии в октябре и ноябре 1918 г. не повлекло за собой самые ужасные последствия для немецкого народа. Без полного развала, вызванного восстаниями в глубоком тылу и в расположении войск, условия прекращения огня и мирный договор могли бы оказаться совершенно иными.
