преждевременных родов. Повернувшись лицом к стенке, стараясь не хлюпать носом, я пыталась хоть как-то поудобнее устроиться на металлической жесткой кровати. Только что все было хорошо – и вот уже угроза преждевременных. Отчаяние заполняло меня с каждой новой каплей вводимого лекарства.
И тут в палату вошла моя спасительница, под чье крыло меня и отправляли. Ольга Владимировна была привлекательная и ухоженная молодая женщина-врач. С ней пациентки чувствовали себя как за каменной стеной. Она была нам и врач, и мама, и муж, и подруга, и наставник. Легко догадаться, что коллеги в отделении ее недолюбливали. Ольгу Владимировну это нисколько не смущало, она просто делала свою работу так, как считала нужным.
Меня перевели в другую палату, объяснили всю ситуацию, успокоили. Ничего критичного не происходило, просто мне помогали продлить беременность как можно дольше. Живот к тому времени уже был большой, шейка матки сокращалась, готовясь к родам. Нянечка, которая мыла в палате пол, однажды спросила:
– Ну что девчонки, кто сегодня идет рожать? – и начала наматывать тряпку на швабру.
– Никто не идет, мы сохраняемся, – ответил кто-то из соседок.
– Что, и даже ты не идешь? – любопытная нянечка спросила у меня напрямую.
– Я – тем более.
Зло брало от таких вопросов. Хотелось приклеить табличку на лоб: «У меня двойня, 28 недель, я не рожаю, я на сохранении».
Роддом – срез общества, в нем сталкиваются абсолютно разные женщины, не с каждой из них хочется вести задушевные беседы, поэтому лишний раз о подробностях своей ситуации я не болтала. Уже тогда меня раздражало повышенное внимание к двойне. И хотя всех девочек в палате объединяла одна задача и беременности у многих были сложные, все же особенности были существенные. Никто, включая врача, не мог подсказать, как правильно должна шевелиться двойня. Очередной тест на мне не работал, живот был каменный, мучал постоянный тонус. Врач тщательно подбирала мне дозу лекарства, чтобы этот самый тонус снять. Пить таблетки приходилось строго по расписанию каждые четыре часа, даже ночью. Вставать по будильнику и выходить в коридор, чтобы не будить соседей по палате. Сначала нужно было выпивать одну таблетку, чтобы избежать тахикардии, а через полчаса вторую. Глаза слипались, сердце прыгало где-то в горле, становилось ужасно жалко себя, но вариантов не было. Тонус не хотел отступать.
Во время очередного осмотра я пожаловалась врачу, что не чувствую шевелений со вчерашнего вечера. Ольга Владимировна взяла трубочку и начала слушать сердцебиения в животе. По ее леденящему кровь взгляду, в котором одновременно читались страх и жалость ко мне, я поняла, что дела плохи. На ватных ногах я поползла за врачом в кабинет УЗИ.
– Найди мне второе сердце, – тревожно попросила она своего коллегу.
Мое сердце можно было не искать, оно замерло где-то в пятках.
– Ну вот одно, вот второе, – через бесконечные несколько минут узист показал нам, что все в порядке.
Врач облегченно
