и не найдёшь. Правда, вы немного тщеславны, но так и быть, поглядите на себя! Пусть не говорят добрые люди, что я из зависти не позволил вам полюбоваться собою.
Неудержимый хохот присутствующих сопровождал слова цирюльника; Яков между тем подошёл к зеркалу и взглянул на себя.
Слёзы выступили у него на глазах. «Да, конечно, в таком виде ты не могла узнать своего Якова, милая маменька! – сказал он самому себе. – Не такой он был в те дни, когда ты гордилась им перед всеми!»
И действительно, перемена была ужасающая; глаза стали крошечными, как у свиньи, огромный нос висел ниже подбородка, шея как будто исчезла, так что голова прямо торчала на плечах и он еле-еле мог поворачивать её. Ростом он был не выше, чем тогда, когда ему было двенадцать лет.
За всё время он вырос только в ширину: спина и грудь у него были широки и выгнуты и походили на маленькие, туго набитые мешки. Это толстое туловище держалось на маленьких ножках, которым такая тяжесть была не под силу. Зато его руки были такой же длины, как у обыкновенного взрослого человека. Ладони были толстые, коричневые, пальцы крючковатые, и когда он вытягивал руки, то мог, не сгибаясь, достать ими до пола. Вот каким безобразным карликом стал теперь маленький Яков…
Он вспомнил то утро, когда старуха подошла к корзинам его матери. Всё, над чем он тогда смеялся: её длинный нос, её безобразные пальцы – всё это она передала ему, за исключением длинной дрожащей шеи.
– Ну что, налюбовался собою, мой принц? – сказал цирюльник. – Право, даже во сне нельзя вообразить себе ничего более смешного. А знаете, я вам сделаю предложение, маленький человечек! Хотя моя цирюльня и из лучших, но последнее время у меня не так много посетителей, как прежде, и виной тому мой сосед, цирюльник Пенки, который где-то отыскал великана, заманивающего к нему публику. Но великан-то не редкость, а вот такой человек, как вы, – это дело другое. Поступите ко мне на службу, любезный! Вы получите квартиру, стол, одежду – всё, что вам нужно, а вы за это должны будете каждое утро стоять у дверей и зазывать посетителей. Вы будете взбивать пену и подавать гостям полотенце, и мы оба не останемся внакладе. У меня будет больше посетителей, чем у соседа с его великаном, а вам все охотно станут давать на чай.
Яков в глубине души был глубоко возмущён. Но – увы! – он должен был привыкать к подобным оскорблениям! Поэтому он по возможности спокойно заявил цирюльнику, что у него нет времени для подобной службы, и пошёл далее.
Но, хотя злая старуха придала ему уродливый вид, она всё же ничего не могла сделать с его умом. Теперь он думал и чувствовал далеко не так, как семь лет тому назад. Яков был уверен, что за этот промежуток времени стал и умнее, и рассудительнее. И действительно, он не горевал о своей утраченной красоте, не плакал из-за своего безобразия: его огорчало лишь то, что его, как собаку, прогнали из родного дома.
Однако он решился сделать ещё одну попытку и поговорить с матерью.
Он подошёл к ней на рынке и упросил спокойно выслушать его.
