свет, подошел к окну и стал неохотно жевать, поверх крыш соседних домов глядя, как над восточным горизонтом неторопливо занимается рассвет.
Иван Николаевич Серебряков когда-то начинал как педагог по классу фортепиано в музыкальной школе. Педагогом он был хорошим, талантливым, дети его любили, коллеги уважали, а руководство ставило в пример. Он тоже любил детей, уважал коллег и всегда был готов, не лебезя, поддержать руководство в любом благом начинании, будь то музыкальный конкурс или ремонт класса. Все было очень хорошо, пока его любовь к детям не начала приобретать конкретные и не вполне традиционные формы, а ее проявления, в свою очередь, не были замечены родителями учеников, а затем, как водится, и администрацией учебного заведения. Директриса по старой дружбе не стала раздувать скандал, и из музыкальной школы Иван Николаевич ушел по собственному желанию, тихо, вполне достойно, без неприятных записей в личном деле и даже с рекомендациями для будущего работодателя.
Но рекомендации рекомендациями, а без последствий все же не обошлось. В первой музыкальной школе, которую он посетил в поисках работы, его приняли буквально с распростертыми объятиями, но, поскольку директора не оказалось на месте, вежливо попросили зайти завтра. Назавтра директор оказался на месте, зато вакансия, которую метил занять Иван Николаевич, за ночь каким-то волшебным образом испарилась. Директор сообщил ему об этом предельно вежливо, но сухо, и этот сухой тон сказал Серебрякову больше, чем любые слова: интересуясь личностью потенциального подчиненного, этот хлыщ позвонил на его прежнее место работы, а там ему, надо полагать, прозрачно намекнули, что Иван Николаевич любит детей немного сильнее, чем это допустимо для педагога.
Дальше дела пошли еще хуже: куда бы он ни обратился в поисках работы, его повсюду встречали вежливым, но твердым отказом. Все было ясно: кто-то не поленился обзвонить все, сколько их есть в Москве, учебные заведения музыкального профиля и разнести весть о том, что по городу слоняется безработный педофил.
Тогда он оставил в покое музыкальные школы и стал, не прекращая поисков постоянной работы, давать частные уроки. С приходящими учениками Иван Николаевич старательно держал себя в руках, избегая даже случайных и мимолетных прикосновений, которые могли быть расценены как сексуальное домогательство. Потом ему удалось устроиться руководителем кружка в недавно открывшемся доме детского художественного творчества, и целых полтора года он мужественно боролся со своей любвеобильной натурой. Но натура все-таки взяла свое, и в один далеко не прекрасный день только что принятая в кружок ученица пожаловалась зашедшей за ней маме на то, что Иван Николаевич ее, видите ли, «трогал».
На этот раз скандала избежать не удалось, чертова мамаша подняла адский шум, дошла до прокуратуры и даже добилась возбуждения уголовного дела, которое, к счастью, очень скоро закрыли за отсутствием состава преступления. С работы,
