голос – там старлей Васин допрашивал свидетельницу, въедливую, по всему видать, старуху из двадцать второй квартиры, которая нынче ночью будто бы слышала доносившиеся из-за стены звуки – шаги, свисток чайника, глухой шум падения… Собственно, если ее показания и могли что-то добавить к простой и ясной картине происшествия, так разве что более или менее точное время смерти потерпевшего. В остальном же налицо было обыкновеннейшее самоубийство – так, по крайней мере, хотелось считать капитану Быкову, и он намеревался отстаивать эту точку зрения до победного конца, поскольку вовсе не нуждался в еще одном «глухаре».
На его взгляд, говорить о самоубийстве можно было с почти стопроцентной уверенностью. Легкие сомнения у него лично вызвали всего две детали. Во-первых, нож, которым покойный, предположительно, отхватил кусок антенного кабеля, чтобы соорудить для себя петлю, был, мягко говоря, туповат, а конец кабеля вовсе не выглядел искромсанным – напротив, он был обрезан чисто, одним точным косым движением. А во-вторых, на подбородке потерпевшего красовался знатный кровоподтек, как будто незадолго до смерти его мастерски, и притом довольно сильно, двинули в челюсть.
Закрыть глаза на эти мелочи было бы легче легкого, если бы не одна маленькая, но крайне неудобная деталь: на дежурство в прокуратуре сегодня заступил следователь Кузнецов, который, несмотря на молодость, славился своей принципиальной въедливостью. Упомянутая въедливость попортила много крови оперативникам и лично капитану Быкову; единственное, что отчасти примиряло капитана с этим неудобным качеством следователя Кузнецова, это то, что редкий нарушитель закона, попав в его поле зрения, ухитрялся выйти сухим из воды. Пресловутая формула: «Мы ловим, они выпускают», в случае с Кузнецовым практически никогда не срабатывала, и мало какой адвокат мог развалить дело, которое вел и готовил для передачи в суд этот тридцатилетний мальчишка.
В крохотной прихожей послышался шум, и в комнату боком вдвинулся сержант патрульно-постовой службы.
– Следственная бригада прибыла, – сообщил он Быкову и, обернувшись, сказал кому-то в прихожей: – Проходите, это здесь.
– Спасибо, сержант, свободен, – откликнулся оттуда знакомый голос.
«Легок на помине», – подумал Быков, имея в виду следователя Кузнецова.
В прихожей «хрущевки» было не разминуться, и сержант попятился, пропуская вновь прибывших в комнату. Первым вошел эксперт-криминалист – лысоватый, чернявый, юркий, в очках с толстыми линзами и несвежей рубашке, что выглядывала из-под вязаного джемпера. Окинув комнату быстрым взглядом, он отыскал свободную поверхность, которой оказалась крышка пианино, и, пристроив на ней свой чемоданчик, первым делом натянул тонкие латексные перчатки.
За криминалистом, обойдя громоздкого сержанта, в помещение прошел Кузнецов – высокий, русоволосый, коротко стриженый, по-спортивному подтянутый и, как всегда, мрачноватый, будто погруженный в решение какой-то важной
